Афанасий Афанасьевич Фет родился 23 ноября 1820 в с. Новоселки близ Мценска от А.Н. Шеншина и К.Ш. Фёт. Его родители обвенчались за границей без православного обряда (мать Фета была лютеранкой), вследствие чего брак, законный в Германии, был признан недействительным в России; когда же был совершен обряд православного венчания, будущий поэт уже проживал под материнской фамилией "Фёт" (Föth), считаясь внебрачным ребенком. Будущий поэт оказался лишенным не только фамилии отца, но и дворянского титула, прав на наследство и даже российского гражданства. Стремление вернуть фамилию Шеншин и все права стало для юноши на долгие годы важной жизненной целью. Только под старость поэт смог добиться своего и вернуть себе потомственное дворянство.

В 1838 он поступил в московский пансион профессора М.П. Погодина, а в августе того же года был принят в Московский Университет на словесное отделение филологического факультета. Студенческие годы Фет прожил в доме своего друга и однокурсника Аполлона Григорьева, впоследствии известного критика и поэта-романтика, переводчика и восторженного поклонника Шекспира. Эта дружба способствовала формированию у двух студентов общих идеалов и единого взгляда на искусство. Фет начинает писать стихи, и в 1840 уже издает за свой счет собрание стихотворных опытов под названием Лирический Пантеон А.Ф., в котором явно слышались отзвуки стихотворений Е.Баратынского, И.Козлова и В.Жуковского. С 1842 года Фет становится постоянным автором журнала "Отечественные записки". Уже в 1843 В.Белинский пишет, что «из живущих в Москве поэтов всех даровитее г-н Фет», стихи которого он ставит наравне с лермонтовскими.

Фет всей душой стремится к литературной деятельности, но неустойчивость социального и материального положения вынуждают его резко изменить свою судьбу. В 1845 «иностранец Афанасий Фёт», желая стать потомственным российским дворянином (на что давал право первый старший офицерский чин), поступает унтер-офицером в кирасирский полк, расквартированный в Херсонской губернии. Оторванный от столичной жизни и литературной среды, он почти перестает печататься - тем более что журналы, вследствие падения читательского спроса на поэзию, никакого интереса к его стихам не проявляют. В херсонские годы произошло событие, предопределившее личную жизнь Фета: погибла при пожаре влюбленная в него и любимая им девушка-бесприданница, Мария Лазич, на которой он по своей бедности не решился жениться. Вскоре после окончательного отказа Фета с ней произошел странный несчастный случай: на ней загорелось платье от свечи, она выбежала в сад, но не смогла потушить одежду и задохнулось в окутавшем ее дыму. Нельзя было не заподозрить попытку самоубийства, и долго в стихах Фета еще будут слышаться отзвуки этой трагедии:

Я верить не хочу! Когда в степи, как диво,

В полночной темноте безвременно горя,

Вдали перед тобой прозрачно и красиво

Вставала вдруг заря

И в эту красоту невольно взор тянуло,

В тот величавый блеск за темный весь предел,—

Ужель ничто тебе в то время не шепнуло:

Там человек сгорел! («Когда читала ты мучительные строки …» 1887)

В 1853 г. в судьбе поэта совершился крутой поворот: ему удалось перейти в гвардию, в лейб-уланский полк, расквартированный под Петербургом. Он получает возможность бывать в столице, возобновляет литературную деятельность, регулярно начинает печататься в "Современнике", "Отечественных записках", "Русском вестнике", "Библиотеке для чтения". Получив возможность часто бывать в Петербурге, Фет сблизился с новой редакцией «Современника» – Н.Некрасовым, И.Тургеневым, А.Дружининым, В.Боткиным. Полузабытое имя Фета появляется в статьях, обзорах, хронике ведущего российского журнала, с 1854 там широко печатаются его стихи. Тургенев стал его литературным наставником и редактором и даже подготовил в 1856 новое издание стихотворений Фета.

На военной службе Фету фатально не везло: всякий раз, незадолго до производства его в очередной офицерский чин, выходил новый указ, ужесточающий условия получения потомственного дворянства и вынуждающий поэта служить до следующего звания. В 1856 Фет оставил военную службу, так и не добившись своей цели. В 1857 в Париже он женился на М.П.Боткиной, дочери богатого купца, а уже в 1860 на полученные в приданое деньги обзавелся поместьем Степановкой в родном Мценском уезде и сделался, по словам Тургенева, «агрономом-хозяином до отчаянности». В эти годы Фет почти не писал стихов. Придерживаясь крайне консервативных взглядов, Фет воспринял отмену крепостного права резко отрицательно и с 1862 стал регулярно печатать в «Русском вестнике» очерки, обличавшие пореформенные порядки на селе с позиций помещика-землевладельца. В 1867–1877 Фет ревностно исполнял обязанности мирового судьи. .

В 1873г. выходит долгожданный указ Александра II Сенату, согласно которому Фет получает право на присоединение "к роду отца его Шеншина со всеми правами и званиями, к роду принадлежащими". Фет продает Степановку и покупает в Курской губернии большое имение Воробьевку.

В литературу Фет возвращается лишь в 1880-х годах, разбогатев и купив в 1881 особняк в Москве. После долгого перерыва снова пишутся стихи, они публикуются не по журналам, а выпусками под названием Вечерние огни (I – 1883; II – 1885; III – 1888; IV – 1891) тиражами в несколько сот экземпляров. Возобновляется его дружба молодости с Я.П.Полонским, Л.Н. Толстым, он сближается с критиком Н.Н.Страховым, религиозным философом Владимиром Соловьевым. Последний, будучи сам поэтом, предтечей символистов, активно помогал Фету при издании «Вечерних огней» и, восхищенный его стихами, написал о нем глубокую и проникновенную статью О лирической поэзии (1890). Соловьев считал программными для Фета его собственные строки: «...крылатый слова звук /Хватает за душу и закрепляет вдруг /И темный бред души, и трав неясный запах». Сам же он считал, что в поразительном образно-ритмическом богатстве поэзии Фета «открывается общий смысл вселенной»: «с внешней своей стороны, как красота природы, и с внутренней, как любовь». Такая трактовка лирики Фета оказалась как нельзя более близка символистам, во многом опиравшихся на творчество Фета в своих эстетических поисках.

В 1881 Фет осуществляет свою заветную мечту – заканчивает и издает первый русский перевод главного труда Шопенгауэра, своего любимого философа, – «Мир как воля и представление» , а в 1882-88 годах осуществляет перевод «Фауста» И.В.Гёте. В 1883 издается его стихотворный перевод всех сочинений Горация – труд, начатый еще на студенческой скамье. А в 1886 году Фету за переводы античных классиков присвоено звание члена-корреспондента Академии наук.

Художественное своеобразие поэзии Фета.

Лирика Фета, романтическая по своим истокам («к упоению Байроном и Лермонтовым присоединилось страшное увлечение стихами Гейне», – писал Фет) «как бы связующим звеном между поэзией Жуковского и Блока», при этом отмечая близость позднего Фета к тютчевской традиции.

Фет выступил со своим творчеством на пространство русской литературы несколько несвоевременно: в 50-60-е годы, когда он становится как поэт, в поэзии почти безраздельно господствовал Некрасов и его последователи – апологеты гражданской поэзии, призванной воспевать гражданские идеалы. Стихи должны были, по их представлению, быть непременно злободневными, выполняющими важную идеологическую и пропагандистскую задачу. «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан!» – решительно провозглашал Некрасов в своем программном стихотворении «Поэт и гражданин». В нем же осуждался Пушкин, считавший, что поэзия ценится прежде всего за свою красоту и не обязана служить никаким житейским целям, выходящим за пределы искусства.

Не для житейского волненья,

Не для корысти, не для битв,

Мы рождены для вдохновенья,

Для звуков сладких и молитв… («Поэт и толпа»).

Хотя Фет много общался с Некрасовым и даже дружил со многими писателями круга «Современника» (например, с Тургеневым), ему была близка именно пушкинская оценка поэзии. Он выражался даже более решительно: «Я никогда не мог понять, чтобы искусство интересовалось чем-либо кроме красоты», присутствующей в весьма ограниченном круге жизненных явлений. Истинную, непреходящую красоту Фет находил лишь в природе, в любви и в собственно искусстве (музыке, живописи, скульптуре). Они и стали главными темами его лирики. В своей поэзии Фет стремился, в противоположность поэтам-демократам, как можно дальше уйти от действительности, погрузиться в созерцание вечной красоты, не причастной суете, треволнениям и горечи повседневности. Все это обусловило приятие Фетом в 40-е годы – романтической философии искусства, а в 60-е годы – теории «чистого искусства».

Современники часто упрекали Фета за непонятность поэзии, неопределенность содержания, за невнимание к запросам жизни (в понимании таких критиков, как Добролюбов и Чернышевский), за тяготение к темам "чистого искусства". И тем не менее даже поэты демократического лагеря, подчеркивая свои расхождения с Фетом в идеологической сфере, всегда признавали его поэтический гений: "Человек, понимающий поэзию... ни в одном русском авторе после Пушкина не почерпнет столько поэтического наслаждения", - писал Некрасов Фету в 1856 г.

По мировоззрению Фет всю жизнь оставался приверженцем античной философии, откуда он и почерпнул поклонение природе и красоте, а из западных мыслителей ближе всех ему оставался Шопенгауэр – своеобразный философ-романтик, с его настроением «мировой скорби» и неизменным трагизмом восприятия действительности. Всю свою жизнь Фет переводил на русский язык главный труд Шопенгауэра – «Мир как воля и представление». Шопенгауэр представлял людскую жизнь как хаотическое и бессмысленное столкновение индивидуальных эгоистических воль, отрешиться от которого возможно, лишь погрузившись в мир чистого созерцания. Осознание общей трагичности жизни не повергает, однако, поэта в вялость и уныние. На долю Фета выпало много страданий и неудач, но тем не менее в его стихах преобладает мажорный тон. Фёт сам дал объяснение этому. В предисловии к третьему выпуску «Вечерних огней» он писал: «...скорбь никак не могла вдохновить нас. Напротив, <...> жизненные тяготы и заставляли нас в течение пятидесяти лет по временам отворачиваться от них и пробивать будничный лед, чтобы хотя на мгновение вздохнуть чистым и свободным воздухом поэзии». В стихах Фет запечатлевает те редкие мгновения, когда он уходит от страданий и ран повседневной борьбы за существование в чистое созерцание красоты («мир как представление», в терминологии Шопенгауэра).

Преобладающее настроение в его стихах – восторг, упоение созерцаемой красотой, природой, любовью, искусством, воспоминаниями. Очень часто появляется у Фета мотив полета прочь от земли, когда окрыленная душа «свергает земли томящий прах» и мысленно уносится прочь, вслед за чарующей музыкой или лунным светом:

В этой ночи, как в желаниях, всё беспредельно,

Крылья растут у каких-то воздушных стремлений,

Взял бы тебя и помчался бы так же бесцельно,

Свет унося, покидая неверные тени.

Можно ли, друг мой, томиться в тяжелой кручине?

Как не забыть, хоть на время, язвительных терний?

Травы степные сверкают росою вечерней,

Месяц зеркальный бежит по лазурной пустыне.

Все, что Фет относит к категории «прекрасного» и «возвышенного», наделяется крыльями, прежде всего песня и любовное чувство. Часто встречаются в лирике Фета такие метафоры, как «крылатая песня», «крылатый слова звук», «крылатый сон», «крылатый час», «окрыленный восторгом», «мой дух окрылился» и т. п.

Дружинин определяет основное свойство таланта Фета как «уменье ловить неуловимое, давать образ и названье тому, что до него было не чем иным, как смутным, мимолетным ощущением души человеческой, ощущением без образа и названия». Салтыков-Щедрин в рецензии на собрание стихотворений Фета 1863 г. отмечает то же свойство поэтического мышления Фета, хоть и с некоторым осуждением (из идеологических причин): «Это мир неопределенных мечтаний и неясных ощущений, мир, в котором нет прямого и страстного чувства, а есть робкий, довольно темный намек на нее, нет живых вполне определившихся образов, а есть порою привлекательные, но почти всегда бледноватые очертания их. <...> желания не имеют определенной цели, да и не желания это совсем, а какие-то тревоги желания. Слабое присутствие сознания составляет отличительный признак этого полудетского миросозерцания». Действительно, стихи рождаются у Фета в «темноте тревожного сознанья». излюблены им такие эпитеты, как «неясный», «зыбкий», «смутный», «томный» или даже неопределенные местоимения, крайне редко встречающиеся в стихах других поэтов (взять хотя бы строчку из только что процитированного нами стихотворения «Крылья растут у каких-то воздушных стремлений…», замечательную по своей волшебной недосказанности). «Не знаю сам, что буду петь, но только песня зреет» – так прямо декларирует Фет свою установку на иррациональность содержания. Чуть позднее этот принцип станет поэтическим кредо символистов.

«Мечты и сны» - вот, по Фету, основной источник его вдохновений: Он говорит о своих стихах:

Ближе приблизиться к музыке стихам вряд ли возможно. Фактически, перед нами уже музыка: поэт хочет выразить не мысль, а непередаваемое словами настроение, и делает это в основном за счет напевной мелодии. Главный образ стихотворения – нечто невидимое и едва ощутимое – «томные», «неясные» звуки, слышные только душе поэта. В другой из своих поэтических миниатюр Фет формулирует свой основной творческий принцип наиболее емко и четко:

Говори душе моей;

Что не выскажешь словами –

Звуком нá душу навей.

Фет сам говорил: «Для художника впечатление, вызвавшее произведение, дороже самой вещи, вызвавшей это впечатление». Эпитеты в стихах Фета как правило описывают не сам созерцаемый объект, а скорее состояние души лирического героя, навеянное увиденным. Поэтому они могут быть самыми неожиданными и необъяснимыми логически. Так, скрипка может быть названа у Фета «тающей», чтобы передать впечатление от нежности ее звучания. «Характерные эпитеты Фета, такие как «мертвые грезы», «серебряные сны», «благовонные речи», «вдовевшая лазурь», «травы в рыдании» и т. п., не могут быть поняты в прямом смысле: они теряют свое основное значение и приобретают широкое и зыбкое переносное значение, связанное с основным по эмоциональной ассоциации», – пишет исследователь творчества Фета Б.Я. Бухштаб. Очень часто Фет рисует звуковую картину с помощью зрительных ассоциаций. Ярким тому примером может служить стихотворение «Певице », где поэт стремится воплотить в конкретные образы ощущения, создаваемые мелодией песни:

Уноси мое сердце в звенящую даль,

Где как месяц за рощей печаль;

В этих звуках на жаркие слезы твои

кротко светит улыбка любви.

О дитя! как легко средь незримых зыбей

Доверяться мне песне твоей:

Выше, выше плыву серебристым путем,

Будто шаткая тень за крылом.

Словно за морем ночью заря, -

И откуда-то вдруг, я понять не могу,

Грянет звонкий прилив жемчугу.

Уноси ж мое сердце в звенящую даль,

Где кротка, как улыбка, печаль,

И все выше помчусь серебристым путем

Я, как шаткая тень за крылом.

Итак, «даль звенит», «улыбка любви» «кротко светит», голос «горит», словно «заря за морем» и замирает вдали, чтобы опять выплеснуться «громким приливом жемчуга»… таких смелых, сложных образов еще не знала русская поэзия. Утвердились они и им подобные только с приходом в поэзию символистов. Мы чувствуем, что Фет не предполагает буквального прочтения своих метафор, а хочет передать общее настроение: сочетание слов воспринимаются как единый музыкальный аккорд, где гармония целого не требует вслушивания в каждый отдельный звук. Стихотворение ошарашивало современников своей нелогичностью (в звуках на слезы светит улыбка и т. п.); между тем оно построено в сущности рационалистично.

Пожалуй, до Фета никто в русской поэзии не обладал подобной ему музыкальностью, если не считать Некрасова, с его неповторимой мелодикой народного плача. Для создания музыкальной картины Фет активно прибегает к звукописи («Вдруг в горах промчался гром», «Словно робкие струны воркуют гитар», «Травы степные сверкают росою вечерней», «Зеркало сверкало, с трепетным лепетом» и т. п.) и словесным повторам. Часты повторы начальных стихов в конце стихотворения, без изменений или с вариациями, как в процитированных выше стихотворениях «Певице» и «Месяц зеркальный…». Подобная кольцевая композиция типична для жанра романса, который предполагает четкую строфическую структуру (деление на куплеты), обобщенную лиричность содержания и наличие рефренов, обыгрывающих определенную тему. Одним из самых прославленных романсов Фета является стихотворение «На заре ты ее не буди…», почти сразу после его появления положенное на музыку А. Варламовым и вскоре ставшее, по свидетельству критика Аполлона Григорьева, «почти народною песнею». Его удивительная напевность во многом зиждется на самых разнообразных повторах: одного слова («долго-долго», «больней и больней»), одного эпитета в разных значениях («И подушка ее горяча , / И горяч утомительный сон»), анафоры (единоначалия строк: «На заре ты ее не буди, / На заре она сладко так спит»), звуковых повторах («Утро дышит … / Ярко пышет …»), параллельных синтаксических конструкциях («И чем ярче… / И чем громче»). Наконец, скрепляет все структуру стихотворения кольцевая композиция:

На заре ты ее не буди,

На заре она сладко так спит;

Не буди ж ты ее, не буди...

На заре она сладко так спит!

Интересные наблюдения над данным романсом делает И. Кузнецов: «Заключительная строфа - вариант начальной, с измененной интонацией: «Оттого-то...». Подразумевается, что, прочтя стихотворение, читатель совершил круг от вопроса, вызванного первыми двумя строфами («отчего?»), к полному прояснению всей логики лирической ситуации («оттого-то»), Однако, строго говоря, никакого объяснения читатель не получает. В стихотворении есть героиня, но нет ни одного полноценного события ее жизни, она лишена не только поступков и речей, но и просто движений (в настоящем она спит, «вчера ввечеру» - «долго-долго сидела она»), а также полноценного портрета». Таким образом, содержание стихотворения составляют зыбкие, до конца невыразимые смены настроения героини, обусловленные сменой состояний в природе.

Связь «мелодий» Фета (так называется большой цикл его стихотворений) с романсом сразу почувствовали композиторы, и еще до выхода сборника 1850 г., его стихи, положенные на музыку популярными Варламовым и Гурилевым, исполнялись цыганскими хорами. В 60-е же годы Салтыков-Щедрин констатирует, что «романсы Фёта распевает чуть ли не вся Россия». Впоследствии практически все стихотворения Фета были положены на музыку.

П. И. Чайковский в письме к Великому князю Константину (тоже поэту, писавшему под псевдонимом К.Р.) дал такой отзыв о Фёте: «Считаю его поэтом безусловно гениальным, <...> Фёт в лучшие свои минуты выходит из пределов, указанных поэзии, и смело делает шаг в нашу областъ. <...> Это не просто поэт, скорее поэт-музыкант, как бы избегающий даже таких тем, которые легко поддаются выражению словом. От этого также его часто не понимают, а есть даже и такие господа, которые смеются над ним или находят, что стихотворения вроде,Уноси мое сердце в звенящую даль. . ." есть бессмыслица. Для человека ограниченного и в особенности немузыкального, пожалуй, это и бессмыслица, - но ведь недаром же Фет, несмотря на свою несомненную для меня гениальность, вовсе не популярен». Фет откликнулся на это суждение: «Чайковский тысячу раз прав, так как меня всегда из определенной области слов тянуло в неопределенную область музыки, в которую я уходил, насколько хватало сил моих».

Характеризуя творческую манеру Фета, часто говорят также о его импрессионизме, сравнивая его таким образом с художниками французской импрессионистической школы (Клод Моне, Писарро, Сислей, Ренуар), которые пытались запечатлеть в своих полотнах тонкие, едва уловимые изменения в освещении пейзажа, так что могли писать картину с натуры лишь по полчаса в день. При этом на их картинах преобладали светлые тона. Импрессионизм, по словам П. В. Палиевского, основан «на принципе непосредственной фиксации художником своих субъективных наблюдений и впечатлений от действительности, изменчивых ощущений и переживаний». Признак этого стиля - «стремление передать предмет в отрывочных, мгновенно фиксирующих каждое ощущение штрихах...». Импрессионистический стиль давал возможность «„заострить" и умножить изобразительную силу слова».

Сравнение Фета с импрессионистической живописью или музыкой (Сен-Санс, Дебюсси), конечно, достаточно условно и может восприниматься скорее как метафора, чем как термин, но эта ассоциация верна в том отношении, что Фет тоже описывает отдельные, рассеянные, мимолетные мгновения жизни, поражающие своей красотой, какими они предстают ему в его воспоминаниях.

Природа в лирике Фета. Природа для Фета – прежде всего вечный источник божественной красоты, неиссякаемый в своем разнообразии и вечном обновлении. Созерцание природы – высшее состояния души лирического героя, придающее его существованию смысл. Такое мировоззрение, на первое место среди всех жизненных ценностей ставящее красоту, называют эстетическим . Многие критики писали о Фете, что природа описана им словно из окна помещичьего дома или из перспективы усадебного парка, как будто она создана специально для того, чтобы ею восхищались. Действительно, старый парк с тенистыми аллеями, отбрасывающими ночью причудливые тени, часто является фоном для романтических раздумий поэта. Однако поэт чувствует природу так глубоко, тонко и проникновенно, что его пейзажи становятся универсальным выражением красоты русской природы как таковой.

«Фет - без сомнения один из самых замечательных русских поэтов-пейзажистов, пишет о нем исследователь Б. Бухштаб, – В его стихах предстает перед нами русская весна - с пушистыми вербами, с первым ландышем, просящим солнечных лучей, с полупрозрачными листьями распустившихся берез, с пчелами, вползающими «в каждый гвоздик душистой сирени», с журавлями, кричащими в степи. И русское лето со сверкающим жгучим воздухом, с синим, подернутым дымкой небом, с золотыми переливами зреющей ржи под ветром, с лиловым дымом заката, с ароматом скошенных цветов над меркнущей степью. И русская осень пестрыми лесными косогорами, с птицами, потянувшими вдаль или порхающими в безлиственных кустах, со стадами на вытоптанных жнивьях. И русская зима бегом далеких саней на блестящем снегу, с игрой зари на занесенной снегом березе, с узорами мороза на двойном оконном стекле».

Особенно часто встречается у Фета ночной пейзаж, ибо именно ночью, когда успокаивается дневная суета, легче всего слиться в одно целое с природным миром, наслаждаясь его нерушимой, всеобъемлющей красотой. В ночи у Фета нет проблесков хаоса, которые пугали и завораживали Тютчева: напротив, в мире царит величественная гармония, скрытая днем. На первое место в образном ряду выходят не тьма и ветер, но луна и звезды. Месяц уносит за собой в голубую даль душу поэта, а звезды оказываются его немыми, таинственными собеседниками. Поэт читает по ним «огненную книгу» вечности («Среди звезд»), ощущает их взгляд, и даже слышит, как они поют:

Я долго стоял неподвижно,

В далекие звезды вглядясь, -

Меж теми звездами и мною

Какая-то связь родилась.

Я думал… не помню, что думал;

Я слушал таинственный хор,

И звезды тихонько дрожали,

И звезды люблю я с тех пор…

Иногда Фету удается достичь в своем эмоциональном осмыслении природы философской глубины, и мощи, которые мы привыкли приписывать Тютчеву.

На стоге сена ночью южной

Лицом ко тверди я лежал,

И хор светил, живой и дружный,

Кругом раскинувшись, дрожал.

Земля, как смутный сон немая,

Безвестно уносилась прочь,

И я, как первый житель рая,

Один в лицо увидел ночь.

Я ль несся к бездне полуночной,

Иль сонмы звезд ко мне неслись?

Казалось, будто в длани мощной

Над этой бездной я повис.

И с замираньем и смятеньем

Я взором мерил глубину,

В которой с каждым я мгновеньем

Все невозвратнее тону. <1857>

Под взглядом Фета природа словно оживает, олицетворяется, движется человеческими чувствами и эмоциями. Еще в поэзии Тютчева мы могли встретить подобную образность: у него тень щурится, лазурь смеется, свод небесный вяло глядит. Но Фет идет в «очеловечивании» природы гораздо дальше: в его стихах «цветы глядят с тоской влюбленной», роза «странно улыбнулась», «травы в рыдании», ива «дружна с мучительными снами», звезды молятся, «и грезит пруд, и дремлет тополь сонный».

Однако олицетворение природы имеет в философии Фета и Тютчева совершенно разные основания. Если Тютчев осознает природу как некую самостоятельную, живую и всемогущую силу (говоря языком философов, субстанцию ), до конца непостижимую, противостоящую человеку, то для Фета природа – скорее часть его собственного «я», источник вдохновения и фон для его чувств и переживаний. Лирическая эмоция поэта как бы разливается в природе, наполняя мир его чувствами и переживаниями. Поэт как бы стирает грань между миром внутренним и внешним, и для него ощутимо, как «...в воздухе за песнью соловьиной / Разносится тревога и любовь».

Поэтому в мире Фета человеческие свойства могут быть приписаны и таким явлениям, как воздух, мрак, и даже цвет:

Устало все кругом: устал и цвет небес,

И ветер, и река, и месяц, что родился,

И ночь, и в зелени потусклой спящий лес…

– Но на самом деле все образы лишь отражают томительную усталость в душе лирического героя, которому словно «сопереживает» вся природа.

Любовная лирика Фета.

Любовная лирика Фета – неисчерпаемое море чувств, объемлющее и робкое томление зарождающегося чувства, и упоительное наслаждение душевной близостью, и счастье двух душ, устремленных друг к другу в едином порыве, и апофеоз страсти, оставляющий после себя неувядаемое воспоминание. Поэтическая память Фета не знала никаких границ, что позволяло ему и на склоне лет писать стихотворения о первой любви, как будто бы он еще находился под впечатлением от недавнего, столь желанного свидания. Чаще всего Фет рисовал в своих стихах самое начало любви, самые романтические, просветленные и трепетные ее моменты: долгие взгляды неотводимых глаз, первые соприкосновения рук, первую прогулку вечером в саду, восторженное созерцание вдвоем красоты природы, рождающее духовную близость. «Ступенями к томительному счастью Не меньше я, чем счастьем дорожу» – говорит его лирический герой. Любовная и пейзажная лирика зачастую составляют у Фета одно целое. Обостренное восприятие красоты природы зачастую вызывается любовными переживаниями. Приведем в пример один романс:

Я тебе ничего не скажу,

И тебя не встревожу ничуть,

И о том, что я молча твержу,

Не решусь ни за что намекнуть.

Целый день спят ночные цветы,

Но лишь солнце за рощу зайдет,

Раскрываются тихо листы

И я слышу, как сердце цветет.

И в больную, усталую грудь

Веет влагой ночной... я дрожу,

Я тебя не встревожу ничуть,

Я тебе ничего не скажу,

Образный ряд этого стихотворения прямо строится на параллелизме жизни души и природы. В сумраке, когда распускаются ночные цветы, оживает и «цветет» любящее сердце, стесненное и томящееся днем. Чувство поэта оказывается столь же естественным для его души, как органичны красота и цветение в природе. Любовь настолько наполняет все существо поэта, что он живет ею, счастливый, даже невзирая на муки вынужденного безмолвия. Удивительная напевность этого стихотворения, изящно подчеркнутая его кольцевой, зеркальной композицией, также естественна, ибо любовь немолчно поет в душе героя. Еще более тонко организована перекличка образных рядов в другом, известнейшем любовной миниатюре Фета:

Шепот, робкое дыханье. Трели соловья, Серебро и колыханье Сонного ручья. Свет ночной, ночные тени, Тени без конца, Ряд волшебных изменений Милого лица, В дымных тучках пурпур розы, Отблеск янтаря, И лобзания, и слезы, И заря, заря!.. (1850)

Лишь при внимательном прочтении становится ясно, что описывается ночное свидание в усадебном парке. То, что в стихотворении нет ни одного глагола, это не просто оригинальный поэтический прием, но целая философия чувства. Действия нет, потому что описывается всего один миг, или ряд мгновений, каждое из которых само по себе самодостаточно и неподвижно: действие, расчлененное на моменты, в каждый из них является состоянием. Но чтобы описать каждое столь драгоценное мгновение, поэту требуется целый ряд тонких, малозаметных на первый взгляд деталей, воссоздающих неповторимый аромат переживаний. В стихотворении природные образы так тесно смыкаются с описанием свидания и самой возлюбленной, что требуются усилия для воссоздания ясности и полноты картины. Чувства влюб­ленных (шепот, робкое дыханье) оказываются в одном смысловом ряду с "трелями соловья", колыханьем ручья, а «ряд волшебных отражений милого лица» создается игрой ночных теней, отбрасываемых кронами шелестящих деревьев. Интересно отметить, что все образы стихотворения представлены опосредованно, через их признак: так, говорится не прямо о ручье, а о «серебре и колыханье» ручья, не о лице, но «ряде волшебных изменений» лица, и даже не о янтаре, а о «отблеске янтаря». Этот прием позволяет несколько «размыть» очертания предметов, погружая их в романтическую неопределенность.

В последнем четверостишии наступает кульминация чувства, которая тоже отображается в природе: вместо «шепота» и «робкого дыхания» слышатся уже «…и лобзания, и слезы», а на смену «серебру ручья» и «ночным теням» приходит разгорающаяся заря, расцвечивающая мир в пурпур розы и золотистый янтарь. Волнительные мгновения любовного счастья вбирают в себя и упоение красотой земного мира, гармонией мироздания, и все чувства сливаются в единую волшебную симфонию.

Прием детализации приводит к тому, что в стихотворении не создается цельного образа возлюбленной – дано скорее переживание ее близости в душе лирического героя. Образ как бы растворяется в общей гамме ощущений поэта, становясь частью его внутреннего мира. Остальное должно воссоздать и дополнить воображение самого читателя.

В стихотворении «Сияла ночь. Луной был полон сад…» у поэта соединяются в одном порыве три чувства: восхищение упоительной ночью, восхищение музыкой и вдохновенным пением, которые невольно перерастают в любовь к прекрасной певице. Уже первая строчка рисует ночной пейзаж, озаренный ярким лунным светом. Говоря, что сад был полон луной, Фет вызывает у нас невольную ассоциацию с другим выражением: я/ моя душа полна восторгом, чувствами, любовью – перенося состояния внутреннего мира на внешний. Точно так же чуть ниже он пишет:

Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали,

Как и сердца у нас за песнею твоей.

Добавление частицы «весь» придают фразе совсем новый смысл, ибо так можно сказать лишь о человеке (я весь раскрыт навстречу тебе). И наконец, говоря о струнах, дрожащих, подобно сердцам, Фет повторяет тот же прием в третий раз, окончательно обнажая его.

Вся душа поэта исходит, растворяется в музыке – и одновременно в душе поющей героини, предстающей перед ним живым воплощением любви («Что ты одна – любовь, что нет любви иной»). Огромному временному перерыву, пролегшему между первым незабываемым вечером и новой встречей, Фет не придает почти никакого значения, уделяя ему вскользь всего одну строку («И много лет прошло, томительных и скучных…»). В его сознании оба вечера сливаются воедино, преодолевая все законы земной жизни. В те часы, когда звучит сладостный голос, поэт обретает смысл бытия, а время для него наяву переходит в вечность:

… а жизни нет конца, и цели нет иной,

Как только веровать в рыдающие звуки,

Тебя любить, обнять и плакать над тобой!

Трудно однозначно причислить это стихотворение как к любовной лирике, так и к стихам об искусстве. Правильней было бы определить его как возвышенный гимн красоте, сочетающий прелесть и живость яркого переживания с глубоким философским смыслом: поэт «верует в рыдающие звуки», как в религию, и живет ради них. Такое мировоззрение называется эстетизмом .

Уносясь на крыльях вдохновения за границы земного бытия, Фет чувствует себя всевластным повелителем, равным богам, преодолевающим силой поэтического гения ограниченность человеческих возможностей. Если Жуковский в «Невыразимом» сетовал о бессилии искусства передать в словах красоту зримого, Божьего мира, если Тютчев считал, что «мысль изреченная» огрубляет чувства и потому неизбежно становится «ложью» («Silentium!»), то для Фета поэзия способна преображать мир, разрешая любые противоречия: делать неведомое – родным, муки – сладкими, чужое – своим, и даже выговорить невыразимое – «шепнуть о том, пред чем язык немеет».

Тоскливый сон прервать единым звуком,

Упиться вдруг неведомым, родным,

Дать жизни вздох, дать сладость тайным мукам,

Чужое вмиг почувствовать своим,

Шепнуть о том, пред чем язык немеет,

Усилить бой бестрепетных сердец -

Вот чем певец лишь избранный владеет,

Вот в чем его и признак и венец! («Одним толчком согнать ладью живую… »)

© Все права защищены

Фет, однако, не только жизнерадостный певец красоты, любви, взаимности, наполняющих его душу восторгом и счастьем, бесконечно смелый и изобретательный в скрещении радости и муки, но и трагический поэт, чье сознание философски отважно и зорко.

Начиная с 1860-х годов идея гармонии человека и природы под эгидой красоты постепенно уступает место идее трагизма бытия. Здесь возникают типичные для философской лирики темы: несовершенство жизни и обманчивость счастья, ускользающая красота и роковая вечность тусклой земной юдоли, одиночество человека в безбрежной Вселенной. Эти мотивы составили содержание сборника «Вечерние огни», выходившего четырьмя выпусками с 1882 по 1890 год.

Конечно, новая трагическая лирика сохраняет связь с предыдущей: некоторые стихотворения развивают и варьируют старые темы и мотивы. К тому же и философские идеи не были чужды раннему, «дотрагическому» Фету. Одним из таких стихотворений было «На стоге сена ночью южной...» (1857).

В стихотворении развернута панорама ночного неба, когда человек неожиданно почувствовал, что перед ним вся Вселенная во всем ее объеме и значении. Вверху - «твердь» и «хор светил», внизу - уплывающая Земля, которая «безвестно уносилась прочь», а вместо нее - зияющая бездна ночи. Картина, нарисованная Фетом, перенесла его в первые дни творения. Она прекрасна и величественна, но она же страшна («И я, как первый житель рая,/Один в лицо увидел ночь»), И здесь невольно возникает вопрос: человеческое «я» несет в своем сознании «бездну полуночную» или «бездна» обнимает и растворяет в себе человеческое «я»?

Гармония между личностью и природой, о которой мечтает человек, основана не на равноправии сторон, а на поглощении природой человека, на растворении человека в природе. Но при всем этом человеку остается созерцание красоты. Трагичность бытия оправдана тем, что человек утопает в величественной и могучей красоте природы.

В лирике 1860-1890-х годов трагизм отношений человека и природы усиливается. И в связи с этим в поэзии Фета происходят заметные перемены. Теперь на первый план выходит разгадка вечных тайн бытия, жизни и смерти, любви и страдания. Человек тяготится своей двойственностью - жажда жизни не отменяет сомнений в ее ценности, страх смерти сочетается с мыслью о ее целительной силе. Лирическое «я» становится обобщеннее и монументальнее, а язык выражений, эмоций приобретает возвышенность, появляются ораторские обороты и декламационные интонации. Теперь человек погружен не столько в земную природу, сколько во Вселенную, в ее необъятные просторы. На этом пути Фет сближается с Тютчевым.

Теперь не лирическим «безумством» и «лирической дерзостью» поэт стремится обрести духовную свободу и преодолеть страх перед жизнью и смертью, а риторическими рассуждениями, системой логических формул и доказательств, что не помешало ему и в этот период создать прекрасные и глубокие произведения.

В таких стихотворениях Фет не пытался спрятать свою мысль, а, напротив, обнажал ее. В лирической зарисовке «На качелях» он описал, как в молодости качался с девушкой на «шаткой доске», какие страхи и какую «роковую отраду» испытывали оба. Но бытовой эпизод только повод к иным, философским умозаключениям. Верх (небо) и низ (земля), опасность («вершина лесная») и взлет над землей («к небесам приближаться») - вот содержание «роковой игры» людей, вот смысл их жизни. В преодолении земной суеты, земных забот, в устремлении к высшим идеалам Фет готов пренебречь смертью, которая тоже входит в правила игры человека и человечества. При этом бросать общую жизнь - возлюбленной и свою - в «роковую игру» гордо названо счастьем, потому что оба поднимаются над земной косностью и взлетают к духовным высотам красоты и совершенства.

Фет верил в красоту, в любовь, в поэзию и боялся их потерять. Он верил в свои творческие возможности и сомневался в них. Но именно они и были ему прочной опорой в противостоянии внешнему миру. Человек, постигающий и творящий красоту, оставаясь смертным, для Фета равен по своему могуществу Богу, который вдохнул в него жажду полета бескорыстной истины. В стихотворении «Не тем, Господь, могуч, непостижим...» (1879) Фет писал:

Нет, Ты могуч и мне непостижим Тем, что я сам, бессильный и мгновенный, Ношу в груди, как оный серафим, Огонь сильней и ярче всей вселенной.

Жизнь для Фета оправдывается красотой, любовью и творческим огнем, соизмеряемым с «целым мирозданием».

Источник «лирической дерзости» Фета, чистоты, искренности, свежести и неувядающей молодости его поэзии - в неугасающем и ярком творческом пламени, которым щедро наградила его всемогущая природа. Над стихами Фета уже не властны ни время, ни пространство. Им не страшна «веков завистливая даль».

Поэзия Фета знаменовала высший взлет и завершение классической традиции романтической поэзии, прежде всего той линии русской напевной лирики, начало которой положил Жуковский.

Фет обогатил эту ветвь русской поэзии новыми достижениями, связанными с поэтикой русской реалистической психологической прозы (романа и отчасти очерка), и явился предтечей русского символизма, открыв дорогу «мировой символизации сущего», ставшей художественным открытием поэтов XX века.

Основные теоретические понятия

• Романтизм, невыразимое, художественный мир, красота, лирический фрагмент, антологические стихотворения, импрессионизм.

Вопросы и задания

1. Расскажите о жизни Фета. Как прошло его детство? Какие страдания выпали на долю мальчика? Где он учился? Почему поэт предпочел военную службу гражданской деятельности? Почему он ставил военную службу выше поэзии?
2. Когда Фет начал писать стихи и какие сборники его стихов вам известны? Каковы важнейшие особенности лирики Фета?
3. Как выражаются в его стихотворениях мгновенные впечатления, особые эмоциональные переживания и настроения? Приведите примеры.
4. В каких стихотворениях поэта выражена его заветная мысль о гармонии человека с миром (например, «Я пришел к тебе с приветом...»)?
5. Используя статью в учебнике, расскажите о том, что общего и своеобразного в лирике Тютчева и Фета. Какими видят поэты взаимоотношения человека и природы? Приведите примеры.
6. В чем состояла ценность поэзии для Фета?
7. Почему Фета называют певцом красоты? Расскажите, как представлял идею красоты поэт, каковы ее признаки и свойства.
8. Как относился Фет к идее невыразимого? Вспомните стихотворение Жуковского «Невыразимое» и стихотворение Тютчева «Silentium!». Сравните эти стихотворения со стихотворением Фета «Как беден наш язык! Хочу и не могу...» и найдите различия.
9. Объясните стиль стихотворения «Шепот, робкое дыханье...» с точки зрения поэтики автора.
10. Проанализируйте стихотворение «Одним толчком согнать ладью живую...».
11. В чем особенность «безглагольных» стихотворений, состоящих из одних назывных предложений? С чем она связана?
12. Покажите точность фетовского словоупотребления, используя стихотворения поэта и ваши собственные наблюдения над неживой и живой природой.
13. Расскажите о мотивах и поэтике поздней лирики Фета.

Творчество Афанасия Афанасьевича Фета (1820 - 1892) - одна из вершин русской лирики. Фет - поэт великий, поэт гениальный. Сейчас в России нет человека, который не знал бы стихотворений Фета. Ну, хотя бы "Я пришел к тебе с приветом" или "На заре ты ее не буди…" В то же время действительного представления о масштабах этого поэта многие не имеют. Представление о Фете искажено, начиная даже с внешнего облика. Кто - то злонамеренно постоянно тиражирует те портреты Фета, которые были сделаны в период его предсмертной болезни, где лицо его страшно искажено, распухшие глаза - старик в состоянии агонии. Между тем Фет, как видно из портретов, сделанных в период его расцвета, и человеческого и поэтического, - был самым красивым из русских поэтов.

Драма связана с тайной рождения Фета. Осенью 1820 года его отец Афанасий Неофитович Шеншин увез из Германии жену чиновника Карла Фёта в своё родовое поместье. Через месяц родился ребёнок и был записан сыном А.Н. Шеншина. Незаконность этой записи обнаружилась, когда мальчику было 14 лет. Он получил фамилию Фет и в документах стал называться сыном иностранного подданного. А. А. Фет много усилий потратил на то, чтобы вернуть фамилию Шеншина и права потомственного дворянина. До сих пор до конца не разгадана тайна его рождения. Если он сын Фета, то его отец И. Фет был двоюродным дедушкой последней русской императрицы.

Загадочна и жизнь Фета. Про него говорят, что в жизни он был гораздо прозаичней, чем в поэзии. Но это связано с тем, что он был замечательный хозяин. Написал небольшой томик статей об экономике. Из разоренного имения сумел создать образцовое хозяйство с великолепным конным заводом. И даже в Москве на Плющихе в его домике был огород и оранжерея, в январе созревали овощи и фрукты, которыми любил угощать гостей поэт.

В связи с этим о Фете любят говорить как о человеке прозаическом. Но на самом деле и происхождение его таинственное и романтическое, и его смерть загадочна: эта смерть и была, и не была самоубийством. Фет, мучимый болезнью, наконец, решил покончить с собой. Отослал жену, оставил предсмертную записку, схватил нож. Воспользоваться им помешала секретарь. А поэт умер - умер от потрясения.

Биография поэта - это, прежде всего его стихи. Поэзия Фета многогранна, основной её жанр - лирическое стихотворение. Из классических жанров встречаются элегии, думы, баллады, послания. Как "оригинальный фетовский жанр" можно рассматривать "мелодии"" - стихотворения, которые представляют собой отклик на музыкальные впечатления.

Одно из ранних и самых популярных стихотворений Фета - "Я пришёл к тебе с приветом":

Я пришёл к тебе с приветом,

Рассказать, что солнце встало, что оно горячим светом

По листам затрепетало;

Рассказать, что лес проснулся,

Весь проснулся, веткой каждой,

Каждой птицей встрепенулся

И весенней полон жаждой…

Стихотворение написано на тему любви. Тема старая, вечная, а от стихотворений Фета веет свежестью и новизной. Оно ни на что известное нам не похоже. Для Фета это вообще характерно и соответствует его сознательным поэтическим установкам. Фет писал: "Поэзия непременно требует новизны, и ничего для неё нет убийственнее повторения, а тем более самого себя… Под новизною я подразумеваю не новые предметы, а новое их освещение волшебным фонарём искусства".

Необычно уже само начало стихотворения - необычно по сравнению с принятой тогда нормой в поэзии. В частности, пушкинской нормой, которая требовала предельной точности в слове и в сочетании слов. Между тем начальная фраза фетовского стихотворения совсем не точная и даже не совсем "правильная": "Я пришёл к тебе с приветом, рассказать …". Позволил бы себе так сказать Пушкин или кто-нибудь из поэтов пушкинской поры? В то время в этих строчках видели поэтическую дерзость. Фет отдавал себе отчёт в неточности своего поэтического слова, в приближённости его к живой, порой кажущейся не совсем правильной, но от того особенно яркой и выразительной речи. Стихи свои он называл шутливо (но и не без гордости) стихами "в растрёпанном роде". Но каков художественный смысл в поэзии "растрёпанного рода"?

Неточные слова и как бы неряшливые, "растрёпанные" выражения в стихах Фета создают не только неожиданные, но и яркие волнующие образы. Создаётся впечатление, что поэт вроде бы специально и не задумывается над словами, они сами к нему пришли. Он говорит самыми первыми, непреднамеренными словами. Стихотворение отличается удивительной цельностью. Это - важное достоинство в поэзии. Фет писал: "Задача лирика не в стройности воспроизведения предметов, а в стройности тона". В этом стихотворении есть и стройность предметов, и стройность тона. Всё в стихотворении внутренне связано друг с другом, всё однонаправлено, говорится в едином порыве чувства, точно на одном дыхании.

Ещё одно стихотворение из числа ранних - лирическая пьеса "Шёпот, робкое дыхание… ":

Шёпот, робкое дыхание,

Трели соловья,

Серебро и колыханье

Сонного ручья,

Свет ночной, ночные тени,

Тени без конца,

Ряд волшебных изменений

Милого лица…

Стихотворение написано в конце 40-х годов. Оно построено на одних назывных предложения. Ни одного глагола. Только предметы и явления, которые называются одно за другим: шёпот - робкое дыханье - трели соловья и т.д.

Но при всём том предметным и вещественным стихотворение не назовёшь. Это и есть самое удивительное и неожиданное. Предметы у Фета непредметны. Они существуют не сами по себе, а как знаки чувств и состояний. Они чуть светятся, мерцают. Называя ту или иную вещь, поэт вызывает в читателе не прямое представление о самой вещи, а те ассоциации, которые привычно могут быть с нею связаны. Главное смысловое поле стихотворения - между словами, за словами.

"За словами " развивается и основная тема стихотворения: чувства любви. Чувство тончайшее, словами невыразимое, невыразимо сильное, Так о любви до Фета ещё никто не писал.

Фету нравилась реальность жизни, и это отражалось в его стихах. Тем не менее, просто реалистом Фета трудно назвать, замечая, как тяготеет он в поэзии к грёзам, снам, интуитивным движениям души. Фет писал о красоте, разлитой во всем многообразии действительности. Эстетический реализм в стихах Фета в 40 - 50 годах был действительно направлен на житейское и самое обыкновенное.

Характер и напряжение лирического переживания у Фета зависят от состояния природы. Смена времён года происходит по кругу - от весны до весны. По такому же своеобразному кругу происходит и движение чувства у Фета: не от прошлого к будущему, а от весны до весны, с необходимым, неизбежным её возвращением. В сборнике (1850) на первое место выделен цикл "Снега". Зимний цикл Фета многомотивен: он поёт и о печальной березе в зимнем одеянии, о том, как "ночь светла, мороз сияет, "и "на двойном стекле узоры начертил мороз". Снежные равнины влекут поэта:

Чудная картина,

Как ты мне родна:

Белая равнина,

Полная луна,

Свет небес высоких,

И блестящий снег,

И саней далёких

Одинокий бег.

Фет признаётся в любви к зимнему пейзажу. У Фета преобладает в стихах сияющая зима, в блеске колючем солнца, в бриллиантах снежинок и снежных искр, в хрустале сосулек, В серебристом пуху заиндевелых ресниц. Ассоциативный ряд в этой лирике не выходит за пределы самой природы, здесь её собственная красота, не нуждающаяся в человеческом одухотворении. Скорее она сама одухотворяет и просветляет личность. Именно Фет вслед за Пушкиным воспел русскую зиму, только ему удалось столь многогранно раскрыть её эстетический смысл. Фет вводил в стихи деревенский пейзаж, сценки народной жизни, появлялся в стихах "дедушка бородатый", он "кряхтит и крестится", или ямщик на тройке удалой.

Фета всегда влекла к себе поэтическая тема вечера и ночи. У поэта рано сложилось особое эстетическое отношение к ночи, наступлению темноты. На новом этапе творчества он уже стал называть целые сборники "Вечерние огни", в них как бы особая, фетовская философия ночи.

В "ночной поэзии" Фета обнаруживается комплекс ассоциаций: ночь - бездна - тени - сон - виденья - тайное, сокровенное - любовь - единство "ночной души " человека с ночной стихией. Этот образ получает в его стихах философское углубление, новый второй смысл; в содержании стихотворения появляется второй план-символический. Философско-поэтическую перспективу получает у него ассоциация "ночь-бездна". Она начинает сближаться с жизнью человека. Бездна-воздушная дорога-путь жизни человека.

МАЙСКАЯ НОЧЬ

Отсталых туч над нами пролетает

Последняя толпа.

Прозрачный их отрезок мягко тает

У лунного серпа

Царит весны таинственная сила

С звездами на челе. -

Ты, нежная! Ты счастье мне сулила

На суетной земле.

А счастье где? Не здесь, в среде убогой,

А вон оно - как дым

За ним! за ним! воздушною дорогой-

И в вечность улетим.

Майская ночь сулит счастье, человек летит по жизни за счастьем, ночь-бездна, человек летит в бездну, в вечность.

Дальнейшее развитие этой ассоциации: ночь-существование человека-сущность бытия.

Фет представляет ночные часы раскрывающими тайны мироздания. Ночное прозрение поэта позволяет ему смотреть "из времени в вечность", он видит "живой алтарь мироздания".

Толстой писал Фету: "Стихотворение одно из тех редких в, которых не слова прибавить, убавить или изменить нельзя; оно живое само и прелестно. Оно так хорошо, что, мне кажется, это не случайное стихотворение, а что это первая струя давно задержанного потока".

Ассоциация ночь - бездна - человеческое существование, развиваясь в поэзии Фета, вбирает в себя идеи Шопенгауэра. Однако близость поэта Фета к философу весьма условна и относительна. Идеи мира как представления, человека как созерцателя бытия, мысли об интуитивных прозрениях, видимо, были близки Фету.

В образную ассоциацию стихов Фета о ночи и существование человека вплетается идея смерти (стихотворение "Сон и смерть", написанное в 1858 году). Сон полон суеты дня, смерть полна величавого покоя. Фет отдаёт предпочтение смерти, рисует её образ как воплощение своеобразной красоты.

В целом "ночная поэзия" Фета глубоко своеобразна. У него ночь прекрасна не менее дня, может быть ещё прекрасней. Фетовская ночь полна жизни, поэт чувствует "дыхание ночи непорочной". Фетовская ночь даёт человеку счастье:

Что за ночь! Прозрачный воздух скован;

Над землёй клубится аромат.

О, теперь я счастлив, я взволнован,

О, теперь я высказаться рад! …

У Фета ночная природа и человек полны ожидания сокровенного, которое оказывается доступным всему живому лишь ночью. Ночь, любовь, общение со стихийной жизнью вселенной, познание счастья и высших истин в его стихах, как правило, объединяются.

Творчество Фета представляет собой апофеоз ночи. Для Фета-философа ночь представляет собой основу мирового бытия, она источник жизни и хранительница тайны "двойного бытия", родства человека со вселенной, она у него узел всех живых и духовных связей.

Теперь уже Фета невозможно назвать только лишь поэтом ощущений. Его созерцание природы исполнено философского глубокомыслия, поэтические прозрения направлены на обнаружение тайн бытия.

Поэзия была главным делом жизни Фета, призванием, которому он отдал всё: душу, зоркость, изощрённость слуха, богатство фантазии, глубину ума, навык упорного труда и вдохновение.

В 1889 году Страхов писал в статье "Юбилей поэзии Фета": "Он в своём роде поэт единственный, несравненный, дающий нам самый чистый и настоящий поэтический восторг, истинные бриллианты поэзии… Фет есть истинный пробный камень для способности понимать поэзию…".

Славу А. А. Фета в русской литературе составила его поэзия. Причем в читательском сознании он давно воспринимается как центральная фигура в области русской классической лирики. Центральная с хронологической точки зрения: между элегическими опытами романтиков начала XIX столетия и Серебряным веком (в знаменитых ежегодных обзорах русской литературы, которые печатал в начале 1840-х годов В. Г. Белинский, имя Фета стоит рядом с именем М. Ю. Лермонтова; итоговый же свой сборник «Вечерние огни» Фет издает в эпоху пред-символизма). Но центральная и в другом смысле — по характеру его творчества: оно в высшей степени отвечает нашим представлениям о самом явлении лирики. Можно было бы назвать Фета самым «лиричным лириком» XIX века.

Один из первых тонких ценителей фетовской поэзии критик В. П. Боткин главным ее достоинством называл лиризм чувства. Об этом же писал и другой его современник, известный литератор А. В. Дружинин: «Фет чует поэзию жизни, как страстный охотник чует неведомым чутьем то место, где ему следует охотиться».

Непросто сразу ответить на вопрос о том, как проявляется этот лиризм чувства, откуда берется это ощущение фетовского «чутья поэзии», в чем, собственно, состоит своеобразие его лирики.

По своей тематике на фоне поэзии романтизма лирика Фета, особенности и темы которой мы подробно разберем, достаточно традиционна. Это пейзажная, любовная лирика, антологические стихотворения (написанные в духе античности). И сам Фет в своем первом (изданном в то время, когда он был еще студентом Московского университета) сборнике «Лирический пантеон» (1840) открыто продемонстрировал свою верность традиции, представив своеобразную «коллекцию» модных романтических жанров, подражая Шиллеру, Байрону, Жуковскому, Лермонтову. Но это был ученический опыт. Собственный голос Фета читатели услышали чуть позже — в его журнальных публикациях 1840-х годов и, главное, в последующих его сборниках стихотворений — 1850,1856 годов. Издатель первого из них, друг Фета поэт Аполлон Григорьев, в своей рецензии написал о самобытности Фета как поэта субъективного, поэта неопределенных, недосказанных, смутных чувств, как он выразился — «получувств».

Конечно, Григорьев имел в виду не размытость и неясность фетовских эмоций, а стремление поэта выразить такие тонкие оттенки чувства, которые не могут быть однозначно поименованы, охарактеризованы, описаны. Да Фет и не тяготеет к описательным характеристикам, к рационализму, наоборот — всячески стремится уйти от них. Тайна его стихов во многом определяется как раз тем, что они принципиально не поддаются растолкованию и вместе с тем производят впечатление удивительно точно переданного душевного состояния, переживания.

Таково, к примеру, одно из самых известных, ставшее хрестоматийным стихотворение «Я пришел к тебе с приветом... ». Лирический герой, захваченный красотой летнего утра, стремится поведать о ней своей любимой — стихотворение представляет собой произнесенный на одном дыхании монолог, обращенный к ней. Наиболее часто повторяющееся слово в нем — «рассказать». Оно возникает на протяжении четырех строф четырежды — как рефрен, определяющий настойчивое желание, внутреннее состояние героя. Однако никакого связного рассказа в этом монологе как раз и нет. Нет и последовательно выписанной картины утра; есть ряд маленьких эпизодов, штрихов, деталей этой картины, как будто выхваченных наугад восторженным взглядом героя. Но чувство, цельное и глубокое переживание этого утра в высшей степени есть. Оно сиюминутно, но сама минута эта бесконечно прекрасна; рождается эффект остановленного мгновения.

В еще более заостренной форме этот же эффект видим в другом стихотворении Фета — «Это утро, радость эта... ». Здесь чередуются, смешиваются в вихре чувственного восторга уже даже не эпизоды, детали, как это было в предшествующем стихотворении, а отдельные слова. Причем слова номинативные (называющие, обозначающие) — имена существительные, лишенные определений:

Это утро, радость эта,

Эта мощь и дня и света,

Этот синий свод,

Этот крик и вереницы,

Эти стаи, эти птицы,

Этот говор вод...

Перед нами как будто только простое перечисление, свободное от глаголов, глагольных форм; стихотворение-эксперимент. Единственное поясняющее слово, многократно (уже не четыре, а двадцать четыре (!) раза) возникающее на пространстве восемнадцати коротких строк — «это» («эти», «этот»). Согласимся: чрезвычайно неживописное слово! Казалось бы, оно так мало подходит для описания такого красочного явления, как весна! Но при чтении фетовской миниатюры возникает завораживающее, магическое, прямо проникающее в душу настроение. И в частности, заметим, благодаря неживописному слову «это». Многократно повторенное, оно создает эффект непосредственного видения, нашего соприсутствия в мире весны.

Являются ли остальные слова только отрывочными, внешне беспорядочными? Они выстроены в логически «неправильные» ряды, где соседствуют абстракции («мощь», «радость») и конкретные черточки пейзажа («синий свод»), где союзом «и» соединены «стаи» и «птицы», хотя, очевидно, подразумеваются птичьи стаи. Но и эта бессистемность значима: так выражает мысли человек, захваченный непосредственным впечатлением и глубоко его переживающий.

Зоркий глаз исследователя-литературоведа может выявить в этом как будто сумбурном перечислительном ряду глубинную логику: сначала взгляд, устремленный вверх (небо, птицы), потом — вокруг (ивы, березы, горы, долы), наконец — обращенный внутрь себя, в свои ощущения (мгла и жар постели, ночь без сна) (Гаспаров). Но это именно глубинная композиционная логика, восстанавливать которую читатель не обязан. Его дело — пережить, прочувствовать «весеннее» душевное состояние.

Ощущение удивительно прекрасного мира присуще лирике Фета, и во многом оно возникает благодаря такой внешней «случайности» отбора материала. Создается впечатление, что любые, наугад выхваченные взглядом из окружающего черты и детали упоительно прекрасны, но тогда (делает вывод читатель) таков и весь мир, остающийся за пределами внимания поэта! Такого впечатления Фет и добивается. Его поэтическая саморекомендация красноречива: «природы праздный соглядатай». Иными словами, красота природного мира не требует усилий для ее выявления, она бесконечно богата и как будто сама идет навстречу человеку.

Образный мир лирики Фета создается нетрадиционно: зрительные детали производят впечатление случайно «бросившихся в глаза», что дает повод называть фетовский метод импрессионистическим (Б. Я. Бухштаб). Цельность, единство фетовскому миру придают в большей степени не зрительные, а другие виды образного восприятия: слуховые, обонятельные, осязательные.

Вот его стихотворение, названное «Пчелы »:

Пропаду от тоски я и лени,

Одинокая жизнь не мила,

Сердце ноет, слабеют колени,

В каждый гвоздик душистой сирени,

Распевая, вползает пчела...

Если бы не заглавие, то начало стихотворения могло бы озадачить неотчетливостью своего предмета: о чем оно? «Тоска» и «лень» в нашем сознании — явления, достаточно далекие друг от друга; здесь же они соединены в единый комплекс. «Сердце» перекликается с «тоской», но в противовес высокой элегической традиции здесь сердце — «ноет» (фольклорно-песенная традиция), к чему тут же добавляется упоминание о совсем уж невозвышенных слабеющих коленях... «Веер» этих мотивов фокусируется в конце строфы, в ее 4-й и 5-й строках. Они готовятся композиционно: перечисление в рамках первой фразы все длится, перекрестная рифмовка настраивает читателя на ожидание четвертой строки, рифмующейся со 2-й. Но ожидание затягивается, оттягивается неожиданно продолжающей рифменный ряд строчкой со знаменитым «гвоздиком сирени» — первой зримой деталью, сразу впечатывающимся в сознание образом. Его возникновение завершено в пятой строке появлением «героини» стихотворения — пчелой. Но тут уже важна не внешне зримая, а звуковая ее характеристика: «распевая». Это распевание, помноженное на бесчисленное множество пчел («в каждый гвоздик»!), и создает единое поле поэтического мира: весеннего роскошного гула-гуда в буйстве цветущих сиреневых кустов. Вспоминается заглавие — и определяется главное в этом стихотворении: чувство, трудно передаваемое словом состояние весенней неги, «смутных душевных порывов, не поддающихся даже тени анализа прозаического» (А. В. Дружинин).

Птичьим криком, «зыком», «свистом», «дробью» и «трелями» созидался и весенний мир стихотворения «Это утро, радость эта...».

А вот примеры обонятельной и осязательной образности:

Что за ночь! Прозрачный воздух скован;

Над землей клубится аромат.

О, теперь я счастлив, я взволнован,

О, теперь я высказаться рад!

«Что за ночь…»

Еще аллей не сумрачен приют,

Между ветвей небесный свод синеет,

А я иду — душистый холод веет

В лицо — иду — и соловьи поют.

«Еще весна...»

На пригорке то сыро, то жарко,

Вздохи дня есть в дыханьи ночном...

«Вечер»

Насыщенное запахами, влагой, теплом, ощущаемое в веяниях и дуновениях, пространство лирики Фета ощутимо материализуется — и цементирует детали внешнего мира, превращая его в неделимое целое. В пределах этого единства слиты воедино природа и человеческое «я». Чувства героя не столько созвучны событиям природного мира, сколько принципиально неразделимы с ними. Это можно было видеть во всех текстах, о которых шла речь выше; предельное («космическое») проявление этого найдем в миниатюре «На стоге сена ночью...». А вот стихотворение, также выразительное в этом плане, которое относится уже не к пейзажной, а к любовной лирике:

Жду я, тревогой объят,

Жду тут на самом пути:

Этой тропой через сад

Ты обещалась прийти.

Стихотворение о свидании, о предстоящей встрече; но сюжет о чувствах героя разворачивается через демонстрацию частных деталей природного мира: «плачась, комар пропоет»; «свалится плавно листок»; «словно струну оборвал Жук, налетевши на ель». Слух героя предельно обострен, состояние напряженного ожидания, всматривания и вслушивания в жизнь природы переживается нами благодаря замеченным им, героем, мельчайшим штрихам жизни сада. Они соединяются, сплавляются воедино в последних строчках, своеобразной «развязке»:

Ах, как пахнуло весной!

Это наверное ты!

Для героя дуновение весны (весеннего ветерка) неразделимо с приближением любимой, и мир воспринимается целостным, гармоничным и прекрасным.

Этот образ Фет выстраивал на протяжении долгих лет своего творчества, сознательно и последовательно уходя от того, что сам называл «тягостями будничной жизни». В реальной биографии Фета таких тягостей было более чем достаточно. В 1889 году, подводя итог своему творческому пути в предисловии к сборнику «Вечерние огни» (третий выпуск), он писал о своем постоянном стремлении «отворачиваться» от будничного, от скорби, не способствовавшей вдохновению, «чтобы хотя на мгновение вздохнуть чистым и свободным воздухом поэзии». И несмотря на то что у позднего Фета появляется немало стихотворений и печально-элегического, и философско-трагедийного характера, в литературную память многих поколений читателей он вошел прежде всего как создатель прекрасного мира, хранящего вечные человеческие ценности.

Он жил представлениями об этом мире, а поэтому стремился к убедительности его облика. И это ему удавалось. Особая достоверность фетовского мира — своеобразный эффект присутствия — возникает во многом благодаря конкретике образов природы в его стихах. Как давно было замечено, у Фета, в отличие, скажем, от Тютчева, мы почти не встретим слов родовых, обобщающих: «дерево», «цветок». Гораздо чаще — «ель», «береза», «ива»; «георгин», «акация», «роза» и т. п. В точном, любовном знании природы и умении использовать его в художественном творчестве рядом с Фетом можно поставить, пожалуй, только И. С. Тургенева. И это, как мы уже отметили, природа, неотделимая от душевного мира героя. Она обнаруживает свою красоту — в его восприятии, и через это же восприятие раскрывается его душевный мир.

Многое из отмеченного позволяет говорить о сходстве лирики Фета с музыкой. На это обращал внимание сам поэт; о музыкальности его лирики неоднократно писала критика. Особенно авторитетно в этом отношении мнение П. И. Чайковского, считавшего Фета поэтом «безусловно гениальным», который «в лучшие свои минуты выходит из пределов, указанных поэзии, и смело делает шаг в нашу область».

Понятие музыкальности, вообще говоря, может подразумевать многое: и фонетическое (звуковое) оформление стихотворного текста, и мелодичность его интонации, и насыщенность гармоничными звуками, музыкальными мотивами внутреннего поэтического мира. Все эти особенности присущи поэзии Фета.

В наибольшей мере мы можем ощутить их в стихотворениях, где музыка становится предметом изображения, прямой «героиней», определяя собой всю атмосферу поэтического мира: например, в одном из известнейших его стихотворений «Сияла ночь... ». Здесь музыка формирует сюжет стихотворения, но одновременно и само оно звучит особенно гармонично и напевно. В этом проявляется тончайшее фетовское чувство ритма, стиховой интонации. Такие тексты легко положить на музыку. И Фет известен как один из самых «романсных» русских поэтов.

Но можно говорить о музыкальности лирики Фета и в еще более глубоком, сущностно-эстетическом смысле. Музыка — самое выразительное из искусств, непосредственно воздействующее на сферу чувств: музыкальные образы формируются на основе ассоциативного мышления. Вот к этому качеству ассоциативности и взывает Фет.

Встречаясь неоднократно — то в одном, то в другом стихотворении,— наиболее любимые им слова «обрастают» дополнительными, ассоциативными смыслами, оттенками переживаний, тем самым семантически обогащаясь, приобретая «экспрессивные ореолы» (Б. Я. Бухштаб) — дополнительные смыслы.

Таким становится у Фета, например, слово «сад». Сад у Фета — лучшее, идеальное место мира, где происходит органичная встреча человека с природой. Там царит гармония. Сад — место размышлений и воспоминаний героя (здесь можно увидеть отличие Фета от близкого ему по духу А. Н. Майкова, у которого сад — пространство человеческого преобразующего труда); именно в саду происходят свидания.

Поэтическое слово интересующего нас поэта — слово преимущественно метафорическое, и оно многосмысленно. С другой стороны, «кочуя» из стихотворения в стихотворение, оно связывает их между собой, формируя единый мир лирики Фета. Не случайно поэт так тяготел к объединению своих лирических произведений в циклы («Снега», «Гадания», «Мелодии», «Море», «Весна» и многие другие), в которых каждое стихотворение, каждый образ особенно активно обогащался благодаря ассоциативным связям с соседствующими.

Эти особенности лирики Фета были замечены, подхвачены и развиты уже в следующем литературном поколении — поэтами-символистами рубежа веков.

Курсовая работа

Философия в поэзии Фета

	Введение ……………………………………………………………….
	Нравственный идеал А.Фета …………………………….………….…
	Тема любви в лирике Фета ………………………………………….....
	Тема природы в лирике Фета ………………………………………….
	«Я пришёл к тебе с приветом…» …………………...…………………
	«Шёпот, робкое дыханье…» …………………………………………..
	Сонет в поэзии Фета …………………………………………………...
	Гимн вечной красоте …………………………………………………..
	Прекрасная банальность …………………………..…………………..
	«Вечерние огни» ………………………………………………………..
	Заключение ……………………………………………………………..
	Список использованной литературы ………………………………….

Введение

Афанасий Афанасьевич Фет (Шеншин) (1820-1892) - замечательный русский поэт, тончайший лирик, открывший совершенно новую страницу в истории русской поэзии. Не сразу оценили его многие современники: насмешки, резкое неприятие, многочисленные пародии, отнюдь не безобидные, - вот шлейф литературного успеха Фета на протяжении всей жизни. Революционные демократы его не любили; им равно не нравились и его публицистические выступления, и его стихи. В поэзии его не было, правда, никакой политики, но имен­но это и раздражало сторонников полезного, гражданского искусства. Фет надолго стал символом свободного художника, равнодушного к больным современным проблемам.

А. А. Фет родился в усадьбе Новоселки Мценского уезда в ноябре 1820 года.

История его рождения не совсем обычна. Отец его, Афанасий Неофитович Шеншин, ротмистр в отставке, принадлежал к старому дворянскому роду и был богатым помещиком. Находясь на лечении в Германии, он женился на Шарлотте Фет, которую увез в Россию от живого мужа и дочери. Через два месяца у Шарлотты родился мальчик, названный Афанасием и получивший фамилию Шеншин. Четырнадцать лет спустя, духовные власти Орла обнаружили, что ребенок родился до венчания родителей и Афанасий был лишен права носить фамилию отца, и лишен дворянского титула. Это событие ранило впечатлительную душу ребенка, и он почти всю свою жизнь переживал двусмысленность своего положения.

Особое положение в семье повлияло на дальнейшую судьбу А. Фета – он должен был выслужить себе дворянские права, которых его лишила церковь. Прежде всего, он окончил университет, где учился сначала на юридическом, затем на филологическом факультете. В это время, в 1840 году он и издал отдельной книгой свои первые произведения, не имевшие, однако, никакого успеха.

Высочайшим образом оценил поэта двадцатый век. Уже в самом начале века Фета называли "певцом молчания", "певцом неслышимого", новый читатель с упоением внимал фетовским строкам, что движутся "воздушной стопою", "едва произнесенные". "Вся мировая радость и сладость любви растворилась в утонченнейшую стихию и наполняет ароматными парами его страницы; вот почему от его стихотворений замирает сердце, кружится голова",- писал известный литературный критик К.Айхенвальд. Сегодня многие литературные критики сходятся во мнении, что А.Фет относился к поэтам-философам, в своём творчестве глубоко и самобытно осмысливающим жизнь.

В настоящей курсовой работе на примере не просто самых известных, но и самых характерных произведений рассмотрено творчество Афанасия Фета.

Цель курсовой работы состояла в том, чтобы, говоря об отдельных стихах, выявить общие черты поэзии Фета, уяснить, чем отличается Фет от своих предшественников и что нового, и важного внес он в большую русскую литера­туру.

1. Нравственный идеал А.Фета

Вдохновением для поэта была любовь его молодости к дочери помещика Марии Лазич. Насколько их любовь была высока и огромна, настолько и трагична. Мария Лазич знала, что Фет никогда не женится на ней, и последствием была ее смерть. Смерть была темна и загадочна, можно даже предполагать, что это было самоубийство. Чувство своей вины постоянно преследовало Фета на протяжении его жизни, даже современники отмечали холодность, даже некоторую жестокость Фета в жизни. И, может быть, все же переживания о потере своей любимой нашли свое отражение в другом мире Фета – мире лирических переживаний, настроений, чувств, воплощенных в стихотворения. Фет ощущал себя в другом бытии, мире поэзии, где он не одинок, а рядом с любимым человеком. Они снова вместе, и никто не сможет их разлучить:

И хоть жизнь без тебя

Суждено мне влачить,

Но мы вместе с тобой,

Нас нельзя разлучить.

Поэт все время ощущает духовную близость со своей любимой, о чем свидетельствует стихотворения

Ты отстрадала, я еще страдаю…

В тиши и мраке таинственной ночи…

Образ Марии Лазич для поэта является нравственным идеалом, а вся жизнь поэта – это стремление к идеалу и надежда на воссоединение с ним. Можно отметить, что любовная лирика Фета наполнена не только чувством надежды и упования. Она также глубоко трагична. Чувство любви – это не только радость, накопленная трепетными воспоминаниями, но и любовь, которая несет душевные муки и страдания.

Например, как стихотворение «На заре ты ее не буди» наполнено различным смыслом. Вначале вроде бы показан тихий сон девушки, но уже потом появляется какое-то напряжение:

И подушка ее горяча,

И горяч утомительный сон.

Это строка указывает на болезненное состояние. Любовь Фета – это костер, как и поэзия, – пламя, в котором сгорает душа.

Но время шло, а любовь его не угасла, она была настолько велика, сильна, что даже его друзья удивлялись, как он смог написать стихотворение «На качелях» – по прошествии сорока лет.

Поэзия поэта – это плод его любовных переживаний и воспоминаний, которому он отдал все, что испытал, пережил, потерял. Конечно же, потеря любимого человека произвела на Фета глубокое впечатление, поэт пережил душевное потрясение, в результате чего у него проявился великолепный талант, который открыл ему дорогу в поэзию для выражения своих чувств и переживаний.

Стихи А. Фета - это чистая поэзия, в том смысле, что там нет ни капельки прозы. Обыкновенно он не воспевал жарких чувств, отчаяния, восторга, высоких мыслей, нет, он писал о самом простом - о картинах природы, о дожде, о снеге, о море, о горах, о лесе, о звездах, о самых простых движениях души, даже о минутных впечатлениях. Его поэзия радостна и светла, ей присуще чувство света и покоя. Даже о своей загубленной любви он пишет светло и спокойно, хотя его чувство глубоко и свежо, как в первые минуты. До конца жизни Фету не изменила радость, которой проникнуты почти все его стихи.

Красота, естественность, искренность его поэзии доходят до полного совершенства, стих его изумительно выразителен, образен, музыкален. Недаром к его поэзии обращались и Чайковский, и Римский-Корсаков, и Балакирев, и Рахманинов, и другие композиторы. «Это не просто поэт, а скорее поэт - музыкант...»- говорил о нем Чайковский. На стихи Фета было написано множество романсов, которые быстро завоевали широкую известность.

Обычно А. Фет в своих стихах останавливается на одной фигуре, на одном повороте чувств, и в то же время его поэзию никак нельзя назвать однообразной, наоборот, - она поражает разнообразием и множеством тем. Особая прелесть его стихов помимо содержания именно в характере настроений поэзии. Муза Фета легка, воздушна, в ней будто нет ничего земного, хотя говорит она нам именно о земном. В его поэзии почти нет действия, каждый его стих - это целый род впечатлений, мыслей, радостей и печалей. Взять хотя бы такие из них, как «Луч твой, летящий далеко...», «Недвижные очи, безумные очи...», «Солнце луч промеж лип...», «Тебе в молчании я простираю руку...» и др.

2. Тема любви в лирике Фета

Лирика А.А. Фета тематически крайне бедна: красота природы и женская любовь – вот и вся тематика. Но какой огромной мощи достигает Фет в этих узких пределах! Любовная лирика Фета - самая откровенная страница его поэзии. Сердце поэта открыто, он не щадит его, и этот драматизм его стихов буквально потрясает, не смотря на то, что, как правило, кончаются они светло, мажорно. Вот стихотворение 1883 года:

Только в мире и есть, что тенистый

Дремлющих кленов шатер.

Только в мире и есть, что лучистый

Детски задумчивый взор.

Только в мире и есть, что душистый

Только в мире и есть этот чистый

Влево бегущий пробор.

Это своеобразная онтология (философское учение о бытии) Фета, своеобразный взгяд поэта-философа глубоко и самобытно осмысливающего жизнь. Мир поэта очень узкий, но какой же прекрасный, полный изящества. Грязь жизни, проза и зло жизни не проникали в его поэзию никогда. Прав ли он в этом? Видимо, да, если видеть в поэзии искусство по преимуществу. Красота и должна быть главным в ней.

Гениальна лирика природы Фета: "Какая грусть! Конец аллеи", "Это утро, радость эта", "Жду я, тревогой объят" и множество других лирических миниатюр. Они разнообразны, непохожи, каждая являет собой неповторимый шедевр. Но есть общее: во всех них Фет утверждает единство, тождество жизни природы и жизни человеческой души. И поневоле задумываешься: где источник, откуда эта красота? Творение ли это Отца небесного? Или источник всего этого – сам поэт, его умение видеть, его светлая, открытая красоте душа, каждое мгновение готовая восславить окружающую красоту? В своей лирике природы Фет выступает как антинигилист: если для тургеневского Базарова "природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник", то для Фета природа – единственно храм, храм и фон прежде всего любви, роскошная декорация для тончайших сюжетных изгибов любовного чувства, а во-вторых, храм для вдохновения, умиления и молитвы красоте.

Если для Пушкина любовь была проявлением высшей полноты жизни, то для Фета любовь есть единственное содержание человеческого бытия, единственная вера. Эту мысль он утверждает в своих стихах с такой силой, что заставляет усомниться, не язычник ли он. У него и сама природа любит – не вместе, а вместо человека ("В дымке-невидимке"). В то же время вполне в христианском духе Фет считает человеческую душу частицей небесного огня, божьей искрой ("Не тем, господь, могуч, непостижим"), ниспосланной человеку для откровений, дерзаний, вдохновения ("Ласточки", "Учись у них – у дуба, у березы"). Удивительны поздние стихи Фета, 80-90-х годов. Дряхлый старик в жизни, в поэзии он превращается в горячего юношу, все мысли которого об одном – о любви, о буйстве жизни, о трепете молодости ("Нет, я не изменил", "Моего тот безумства желал", "Люби меня! Как только твой покорный", "Еще люблю, еще томлюсь").

Восторженное удивление перед красотой божьего мира он сохранял всю жизнь и выразил свой восторг так, как в русской поэзии этого не сделал никто:

Кому венец, богине ль красоты,

Иль в зеркале её изображенью?

Поэт смущен, когда дивишься ты

Богатому его воображенью.

Не я, мой друг, а божий мир богат,

В пылинке он лелеет жизнь и множит.

И что один твой выражает взгляд,

Того поэт пересказать не может.

Стихотворение привлекает тонкостью и изяществом выраженных в нем чувств и естественностью, негромкой простотой их словесного выражения.

Читая стихи Фета, я не раз задавала себе банальный вопрос: какие чувства вызывает во мне его поэзия? И не могла ответить. И только потом поняла, что речь должна идти не о чувствах, а, скорее, об ощущениях. Вот так, когда я вспоминаю детство, откуда-то из подсознания выплывают ощущения, пережитые мною тогда. Я даже забыла причину своего горя или радости, но само переживание вдруг нахлынуло с той остротой, какая возможна только в детстве. То же происходит, когда я читаю стихи А.Фета.

В дымке-невидимке

Выплыл месяц вешний,

Цвет садовый дышит

Яблонью, черешней.

Так и льнёт, целуя,

Тайно и нескромно

И тебе не грустно?

И тебе не больно?

Есть красота, вызывающая радость и восторг. А есть другая, вызывающая боль. И это ощущение боли от красоты передаётся мне, когда я читаю это маленькое стихотворение.

Возможно, смерть его любимой девушки раскрыла в нем талант великолепного поэта, который написал такие замечательные стихи любви, полные грусти и тоски. С другой стороны, если бы не было такой утраты для поэта, может быть, не было бы такой поэзии и импрессионизма в лирике А.Фета.

Поэтическая позиция Афанасия Афанасьевича Фета долгое время трактовалась неправильно. Фета считали "жрецом чистого искусства", однако, если обратиться к его творчеству, даже программное фетовское заявление: "Не знаю сам, что буду петь - но только песня знает", - может быть понято не как поэтический "каприз", а как отзывчивость поэта на изменения окружающего мира. Поэтический инструмент очень чуток, любое колебание в природе, изменение состояния души тут же отзовется в стихах. Фета-стихотворца ведет вперед впечатление о мире вокруг него, это впечатление живыми образами передается человеку, читающему его стихи. Основываясь на впечатлении, он создает цельный яркий, сочный мир вокруг читателя.

Искусство поэта обладает волшебной силой, оно подчиняет человека, ведет его среди житейских невзгод:

Уноси мое сердце в звенящую даль,

Где как месяц за рощей печаль:

В этих звуках на жаркие слезы твои

Кротко светит улыбка любви.

О дитя! как легко средь незримых зыбей

Доверяться мне песне твоей.

("Певице", 1857)

Назначение поэта - воплотить невоплощенное, быть соединительным звеном между разрозненными частями мира и человеческими душами:

Дать жизни вздох,

дать сладость тайным мукам,

Чужое вмиг почувствовать своим,

Шепнуть о том, пред чем язык немеет,

Усилить бой бестрепетных сердец -

Вот чем певец лишь избранный владеет,

Вот в чем его и признак и венец!

("Одним толчком согнать ладью живую...", 1887)

3. Тема природы в лирике Фета

Стихи Фета о природе разнообразны, не похожи, но у всех у них есть общее: во всех них Фет утверждает единство жизни природы и жизни человеческой души. Вот одно из моих любимых: «Жду я, тревогой объят». Оно о тревожном ожидании любимой. В этом максимально напряжённом состоянии слух человека предельно обострён. Он слышит шорох упавшего листа; звук жука,налетевшего на ель, подобен для него звуку лопнувшей струны. Тревога не только в душе человека, она разлита и в природе, и коростель «хрипло» зовёт свою подругу, словно у него от волненья тоже горло пересохло. Удивительны последние 2-е строчки:

Ах, как пахнуло весной!

Это, наверное, ты.

Герой ещё не увидел свою возлюбленную, не услышал шороха её шагов, он вдруг почувствовал запах весны - это природа возликовала от её появления.

Стихи Фета позволяют увидеть красоту трепетных, меняющихся на наших глазах состояний природы, наполненность и неповторимость каждого мгновенья. Вот, например, совсем коротенькое стихотворение «Весенний дождь»:

Ещё светло перед окном,

В разрывы облак солнце блещет,

И воробей своим крылом,

В песке купаяся, трепещет.

А уж от неба до земли,

Качаясь, движется завеса,

И будто в золотой пыли,

Стоит за ней опушка леса.

Поэт фиксирует каждое «сиюминутное» проявление жизни, которое через мгновенье окажется уже другим. Вот мелькают крылья воробья, купающегося в песке. Через миг он вспорхнет и улетит, и поэт останавливает для нас этот миг. Или стоит опушка леса « в золотой пыли». Ведь через минуту облако скроет солнце, пелена дождя перестанет просвечиваться, и лес потускнеет. А сейчас он стоит радостный, свежий, нарядный. Задержать, остановить этот миг, уловить этот оттенок и стремится поэт. Жизнь состоит из тысяч радостных подробностей, которые поэт умеет увидеть и которыми щедро делится с читателями, как бы говоря ему: «Смотри, как много в природе прекрасного, как великолепен каждый миг жизни. Не проходи равнодушно мимо этой красоты, остановись». В воспевании этой красоты Фет видел назначение поэта.

3.1 «Я пришёл к тебе с приветом…»

Фета можно назвать певцом русской природы. Приближение весны и осеннее увядание, душистая летняя ночь и морозный день, раскинувшееся без конца и без края ржаное поле и густой тенистый лес - обо всем этом пишет он в своих стихах. Природа у Фета всегда спокойная, притихшая, словно замерзшая. И в то же время она удивительно богата звуками и красками, живет своей жизнью, скрытой от невнимательного глаза:

Я пришел к тебе с приветом,

Рассказать, что солнце встало,

Что оно горячим светом

По листам затрепетало;

Рассказать, что лес проснулся,

Весь проснулся, веткой каждой,

Каждой птицей встрепенулся

И весенней полон жаждой;

Рассказать, что с той же страстью,

Что душа все так же счастью

И тебе служить готова;

Рассказать, что отовсюду

На меня весельем веет,

Что не знаю сам, что буду

Петь, - но только песня зреет.

Стихотворение это - одно из ранних у Фета и одно из самых популярных. Впервые оно напечатано в жур­нале «Отечественные записки» в 1843 году, в седьмом его номере. Стихотворением журнал открывается - оно оказывается как бы заглавным. Это может быть толь­ко при одном условии: если издателям журнала оно пришлось по вкусу, если они видят в нем безусловную художественную ценность.

Стихотворение написано на тему любви. Молодой поэт пришёл рассказать о радостном блеске солнечного утра, о страстном трепете молодой, весенней жизни, о жаждующей счастья влюблённой душе и неудержимой песне.

Тема ста­рая, более того - вечная. А от стихотворения Фета веет свежестью и новизною, оно ни на что известное нам не похоже. Для Фета это вообще характерно и соответствует его сознательным поэтическим установ­кам. Фет писал: «Поэзия непременно требует новизны, и ничего для нее нет убийственнее повторения, а тем более самого себя... Под новизною я подразумеваю не новые предметы, а новое их освещение волшебным фо­нарем искусства».

Необычно уже самое начало стихотворения - не­обычно по сравнению с принятой тогда нормой в поэ­зии. В частности, пушкинскрй нормой, которая требо­вала предельной точности в слове и в сочетании слов. Между тем начальная фраза фетовского стихотворения совсем не точная и даже не совсем «правильная»: «Я пришел к тебе с приветом, рассказать...». Позволил ли бы себе так сказать Пушкин или кто-либо из поэтов пушкинской поры?

Конечно, теперь мы привыкли к этой и подобным фразам Фета, они нам представляются не просто нор­мальными, но и удачными, художественно впечатляю­щими. Но в то время, когда они только появились, нор­мальными они не казались: в них видели поэтическую дерзость. Иные современные Фету критики даже упре­кали его: разве можно сказать «уноси мое сердце в зве­нящую даль»? Или: «долго снились мне вопли рыданий твоих...» - разве вопли могут сниться?

Фет отдавал себе отчет в неточности своего поэти­ческого слова, в приближенности его к живой, порой кажущейся не совсем правильной, но оттого особенно яркой и выразительной речи. Стихи свои он называл шутливо (но и не без гордости) стихами «в растрепан­ном роде». 14 марта 1892 года, незадолго до смерти, он писал старому другу, поэту Якову Полонскому: «Ма­ло ли меня бранил даже ты за неясность и спутанность моих стихов? А я продолжаю в этом растрепанном роде. Для образца присылаю вчерашнее стихотворение». И к этому прилагались стихи:

Рассылался смехом ребенка,

Явно в душу мою влюблены,

Пролетают прозрачно и звонко

Надо мною блаженные сны...

Легко заметить внутреннее сходство между этим, едва ли не последним, стихотворением Фета и его ран­ним стихотворением «Я пришел к тебе с приветом...».

Но каков художественный смысл в поэзии «растре­панного рода»? Неточные слова и как бы неряшливые, «растрепан­ные» выражения в стихах Фета создают не только не­ожиданные, но и яркие, волнующие образы. Началь­ные слова стихотворения «Я пришел к тебе с приве­том...» как раз благодаря их невыверенности, случай­ности, безыскусности кажутся особенно органичными, естественными для живой речи. Создается впечатление, что поэт вроде бы специально и не задумывался над словами, а они сами к нему пришли. Он говорит самы­ми первыми, непреднамеренными словами. Он как бы импровизирует на глазах у читателя. И это оказывает сильное художественное воздействие. Импровизацион­ное слово идет к читателю самым прямым, самым ко­ротким путем.

Художественное произведение, а лирическое сти­хотворение в особенности –всегда есть тесное и нераз­рывное словесное и смысловое единство. Читать и тол­ковать его нужно, не вытаскивая из него отдельные слова и фразы, а с учетом художественного контекста. Только такое толкование будет не случайным и не про­извольным, а в духе произведения и объективным.

Высокую степень объективности показал в трактовке стихотворения «Я пришел к тебе с приветом...» Лев Тол­стой. В поздние годы жизни он скептически относился к стихам, но для этого стихотворения делал исключе­ние. Он сказал в разговоре с Горьким: «Поэзия - безы­скусственна; когда Фет писал:

Не знаю сам, что буду

Петь, - но только песня зреет,

этим он выразил настоящее, народное чувство поэзии. Мужик тоже не знает, что он поет, - ох, да-ой, да-эй, - а выходит настоящая песня, прямо из души, как у птицы». Это слова о непреднамеренности, естественности, импровизационности поэтического слова. И это для Фета - программные слова, выражение его общих взглядов на поэзию.

Импровизационный характер стихов Фета замечен был уже его современниками. О фетовском даре «им­провизатора» писал А. В. Дружинин. Писал и В. П. Бот­кин: «...строгая художественная обработка не в свойст­ве таланта г. Фета. Как в лирическую минуту пьеса изливается из души его, такой она и остается; правда, что от этого происходит и изумительная свежесть и электризующее впечатление их». На импровизационном характере своих стихов на­стаивал и сам Фет.

Чтобы лучше показать своеобразие стихов Фета, приведу пример из другой, не поэтической области. Сравним двух учителей. Кого бы мы предпочли? Оба - знающие, дельные, одаренные. Речь первого стройна, красноречива, строго обдуманна. Другой учитель на первый взгляд кажется менее подготовленным: его речь, по крайней мере, вначале, сбивчива, слова не са­мые точные, как будто первые, какие приходят на ум. Но по мере того как слагается его рассказ, речь стано­вится все более стройной, все более увлеченной и зара­зительной. В этом случае кажется, что мысль учителя творится на глазах учеников, в их живом присутствии.

Какой же учитель лучше? Какой нам больше нра­вится?

Вопрос явно поставлен неверно. Тут дело вкуса. Оба могут быть хороши. Но по-разному хороши.

Легко заметить, что Фет похож на второй тип учителя. В его поэтической манере, на первый взгляд не­брежной, привлекает свежесть, особая живость и непод­дельность выражения. С точки зрения развития русской поэзии фетовская поэтическая манера была важным открытием - открытием новых возможностей, новых путей в искусстве слова.

Излюбленное Фетом «первозданное» слово обладает еще одним важным потенциальным качеством. Благо­даря неопределенности, широте и некоторой зыбкости своего значения слова вызывают самые разнообразные ассоциации, соотносятся при их восприятии с различ­ными индивидуальными чувствами и индивидуальным опытом читателя. Они многозначнее, чем точные слова, они менее предметны, но зато внутренне объемны. Этим они напоминают музыкальный образ. Образ внятный и вместе с тем колеблющийся, сильный, но не прямой - и максимально многозначный.

Одним из поэтов близкого нам времени, испытавших на себе воздействие поэзии Фета, был Борис Пастер­нак. В своих стихах он тоже во многом шел от музы­кального образа. Как и Фет, он дорожил не до конца проясненным, как бы случайным, словно мерцающим, но идущим от сердца словом. В одном из стихотворе­ний он писал:

И чем случайней, тем вернее

Слагаются стихи навзрыд...

Это мог бы написать о себе и Фет.

Строго говоря, неточность фетовского слова - по­нятие относительное. Слово у Фета неточно в смысле логическом и словарном, но не в изобразительном, по­этическом. Настроения и картины, которые создают фетовские «неточные» слова, в достаточной мере опре­деленны. Фет безусловно, знает, о чем говорит и о чем хочет сказать. И читатель понимает его.

Вернемся к началу интересующего нас стихотворе­ния. Прозой его пересказать невозможно - получится нечто анекдотическое. Но пересказывать стихи и не нужно. Само стихотворение всегда гораздо понятнее, чем пересказ.

В зачине стихотворения Фета не все слова оказы­ваются равно значимыми. В живом звучании некоторые слова особо выделяются, становятся как бы опорными. И смыслоопределяющими. В первой строфе это слова: привет, солнце, свет, трепет листьев. По эмоционально­му смыслу они близки друг другу. Они однонаправленны и по вызываемым ими ассоциациям создают пред­ставление о сильном переживании - радости, счастье, любви. Это как звонкий музыкальный аккорд, являю­щийся музыкально-смысловым зачином стихотворения. От него идет все дальнейшее. Идет с постепенным на­растанием, усилением - и при этом в стройном звуко­вом и словесном ряду.

Стихотворение отличается удивительной цельностью. Это - важное достоинство в поэзии. Там, где есть цель­ность в стихах, там и читательское восприятие оказы­вается цельным, то есть особенно живым и сильным.

Фет писал: «Задача лирика не в стройности воспро­изведения предметов, а в стройности тона». В стихо­творении «Я пришел к тебе с приветом...» есть и строй­ность предметов, и стройность тона. Все в стихотворе­нии внутренне связано друг с другом, все однонаправленно, говорится в едином порыве чувства, точно на одном дыхании. Предметы внешнего мира и чувства героя соотносятся, перекликаются далекими и близки­ми своими значениями. Чувства уводят к предметам, а предметы, по смысловым и музыкальным ассоциациям, указывают на чувство, особенным образом выражают его. И все это находится в движении, в развитии: ра­дость героя - мир, залитый солнцем, - проснувшийся лес - весь лес и каждая его ветка, жаждущие весны, - человеческое сердце, открывшееся счастью и готовое ему служить, - зреющая в душе торжественная песня. Таков стройный, цельный сюжетный ряд фетовского стихотворения.

Что еще способствует цельности стиховой компози­ции? Многие и разные факторы. Но едва ли не в пер­вую очередь - повторы. Немецкий композитор и теоре­тик музыки Веберн писал: «Как легче всего добиться наглядности? - Путем повторения. На этом зиждется все формообразование, все музыкальные формы стро­ятся на этом принципе».

К поэзии эти слова тоже применимы. Тем более к поэзии, которая, как у Фета, близка к музыке.

Фет всегда придавал большое значение концовке. Он считал, что в концовке должна сосредоточиваться вся сила стихотворения: она должна быть такой, чтобы к ней нельзя было прибавить ни одного слова.

Именно такова концовка стихотворениями «Я пришел к тебе с приветом...». Она подлинно завершает лири­ческий сюжет. Любовь и радость разрешается песней. Песня - это высший взлет, высшая точка радости. Для песни еще нет слов, но она уже есть, она просится на­ружу. В этом смысл финала. Смысл этот вытекает из всего содержания и ставит в нем последнюю точку.

Интересно, что финал стихотворения, столь удачный и столь органичный, вызвал среди некоторых современ­ных Фету критиков и читателей сомнения. Самое уди­вительное, что в числе сомневающихся был и Тургенев. Он горячо сочувствовал Фету и его поэзии, но при из­дании сборника стихотворений Фета 1856 года предло­жил из стихотворения «Я пришел к тебе с приветом...» изъять его конец. Что и было сделано.

Как это можно объяснить? Видимо, на изъятии фи­нала Тургенев настаивал потому, что боялся: вдруг его прочтут поверхностно и поймут слишком прямолиней­но, превратно. В том смысле, что поэт сам не знает, о чем пишет и что воспевает, что его поэзия носит абсо­лютно бессознательный характер.

Грустно, но некоторые критики так ведь и захотели Фета понять. Они по тем или иным причинам - иногда даже исторически закономерным и нравственно высо­ким- не принимали в целом поэзию Фета и использо­вали концовку этого стихотворения для дискредитации поэта и его стихов.

Ф. М. Достоевский, сам не раз страдавший от на­сильственных и неверных толкований его произведений, сказал однажды: «Но принесите мне что хотите... „За­писки сумасшедшего", оду „Бог", „Юрия Милославского", стихи Фета - что хотите - и я берусь вам вы­вести тотчас же из первых десяти строк, вами указан­ных, что тут именно аллегория о франко-прусской войне или пасквиль на актера Горбунова,- одним словом, на кого угодно, на кого прикажете».

Достоевский сказал это с горькой иронией. И в сло­вах, и в иронии Достоевского для нас заключен важный урок общего значения.

3.2 «Шёпот, робкое дыханье…»

Еще одно стихотворение из числа ранних - лириче­ская пьеса «Шепот, робкое дыханье...». Как и два пре­дыдущих, это стихотворение подлинно новаторское. Оно было новым поэтическим словом как для русской ли­тературы, так и для самого Фета. Превосходно передает поэт «благоухающую свежесть чувств», навеянных природой, ее красотой, прелестью. Его стихи проникнуты светлым, радостным настроением, счастьем любви. Он необычайно тонко раскрывает разнообразные оттенки человеческих переживаний. Фет умеет уловить и облечь в яркие, живые образы даже мимолетные душевные движения, которые трудно обозначить и передать словами:

Шепот, робкое дыханье,

Трели соловья,

Серебро и колыханье

Сонного ручья,

Свет ночной, ночные тени,

Тени без конца,

Ряд волшебных изменений

Милого лица,

В дымных тучках пурпур розы,

Отблеск янтаря,

И лобзания, и слезы,

И заря, заря!

Стихотворение написано в конце 40-х годов. Впер­вые напечатано в журнале «Москвитянин» в 1850 году, во втором номере.

Из всех ранних стихотворений Фета «Шепот, робкое дыханье...» самое необычное и нетрадиционное. И оно не могло не обратить на себя внимания критики - как положительного, так и отрицательного. О стихотворе­нии много писалось, и по разным поводам. Сочинялись пародии. Оно стало в представлении читателей и кри­тиков «самым фетовским стихотворением», своеобраз­ным поэтическим «автопортретом».

Относясь к поэзии Фета в целом отрицательно, Сал­тыков-Щедрин писал в статье 1863 года: «Бесспорно, в любой литературе редко можно найти стихотворение, которое своей благоуханной свежестью обольщало бы читателя в такой степени, как следующее стихотворе­ние г. Фета...» - и далее Щедрин приводил текст сти­хотворения «Шепот, робкое дыханье...». Однако уже в 70-е годы Щедрин способен увидеть в фетовском произ­ведении исключительно предмет для иронии. Описывая праздные ощущения праздных людей, великий сатирик вспоминает и стихотворение Фета: «Что за ощущения испытывались среди этой чарующей обстановки! Ше­лест, вздохи, полуслова...» И, процитировав «Шепот, робкое дыханье...», продолжает: «И поцелуи, поцелуи, поцелуи - без конца».

Щедрин теперь подчеркивает в фетовском стихотво­рении его якобы эротический, любовно-чувственный ха­рактер. Интересно, что еще до Щедрина, в 1860 году, в журнале «Свисток» так же эротически трактовал сти­хотворение Фета Добролюбов. Об этом свидетельству­ет его остроумная и по-своему талантливая пародия на Фета:

Вечер. В комнатке уютной

Кроткий полусвет.

И она, мой гость минутный...

Ласки и привет;

Абрис миленькой головки,

Распускаемой шнуровки

Судорожный треск...

Критическому отношению к стихотворению Фета про­тивостояло, однако, и одобрительное. Высоко ценили стихотворение Тургенев и Дружинин, Боткин и Достоевский. В 1910 году, перед смертью, процитировав это стихотворение Лев Толстой, отозвавшись о нем с большой похвалой.

Теперь, спустя годы, у нас уже не осталось сомнений. Мы отдаем себе отчет в том, как по-разному могло восприниматься произведение Фета в бурную предре­волюционную эпоху второй половины XIX века. Но сей­час другая эпоха - и многое в литературе воспринима­ется иначе, чем тогда. Для нас стихотворение Фета, бе­зусловно, один из лучших образцов его лирики.

Поэтическую манеру Фета, как она выявлена в стихо­творении «Шепот, робкое дыханье...», иногда называют импрессионистской. Импрессионизм как художест­венное направление впервые возник в искусстве живо­писи, во Франции. Его представителями были худож­ники Клод Моне, Эдуард Мане, Эдгар Дега, Огюст Ренуар. Импрессионизм происходит от французского сло­ва, означающего: впечатление. В искусстве, так назван­ном, предметы рисуются не в полном их объеме и конк­ретности, а в неожиданном освещении, с какой-то необычной стороны - рисуются так, как они представля­ются художнику при особенном, индивидуальном взгля­де на них.

Параллельно импрессионизму в живописи возникло нечто подобное и в литературе, в поэзии. Как в запад­ной, так и в русской. Одним из первых «импрессионис­тов» в русской поэзии и стал Фет.

Как и в живописи, импрессионизм в поэзии - это изображение предметов не в их целостности, а словно бы в мгновенных и случайных снимках памяти. Предмет не столько изображается, сколько фиксируется. Перед нами проходят отдельные обрывки явлений, но эти «обрывки», взятые вместе, вместе воспринятые, образу­ют неожиданно цельную и психологически очень достоверную картину. Получается приблизительно так, как это описано Львом Толстым: «Смотришь, как человек будто без всякого разбора мажет красками, и никакого как будто отношения эти мазки между собой не имеют. Но отойдешь на некоторое расстояние, посмотришь - и в общем получается цельное впечатление».

Толстой здесь имеет в виду впечатление от произве­дения живописи, но это можно отнести и к произведе­нию поэтическому, созданному по законам импресси­онистского искусства. Конкретно это можно отнести и ко многим стихотворениям Фета.

Стихотворение строится на обрывках событий и явлений, на частной фиксации отдельных предметов – а в целом получается правдивый поэтический рассказ и высокое признание. Скрытое в подтексте взаимодействие слов более всего обусловливает развитие и смысло­вое решение темы. Но то, что слова оказываются не са­моценными и не вполне предметными, как раз и снима­ет со стихотворения всякий возможный эротизм. Любовь даётся намёками, тонкими отсылками – и потому совсем не заземлённо, а высоко. Это не столько плотская, сколько духовная любовь, на что указывает и финал стихотворения. Как всегда у Фета, он очень значим и истинно завершает лирический сюжет. Последние сло­ва стихотворения - И заря, заря... - звучат не в ряду других, а выделенно. Заря - это не очередное явление, а сильная метафора и сильная концовка. В контексте стихотворения заря - высшее выражение чувства, свет любви.

Поэт воспевал красоту там, где видел ее, а находил он ее повсюду. Он был художником с исключительно развитым чувством красоты, наверное, потому так прекрасны в его стихах картины природы, которую он брал такой, какая она есть, не допуская никаких украшений действительности. В его стихах зримо проглядывает пейзаж средней полосы Росси.

Во всех описаниях природы А. Фет безукоризненно верен ее мельчайшим черточкам, оттенкам, настроениям. Именно благодаря этому поэт и создал изумительные произведения, вот уже столько лет поражающие нас психологической точностью, филигранной точностью.

4. Сонет в поэзии Фета

Когда говорят о сонете, то сразу вспоминают строки «Суровый Дант не презирал сонета, В нем жар любви Петрарка изливал...». Пушкин с чеканным изяществом не просто перечислил выдающихся сонетистов, но как бы и указал на истоки сонета, обозначил его до­стижения, назвав и русского поэта - Дельвига. Сонет - эта лако­ничная, строгая форма лирико-философского стихотворения, осо­бенно широко распространенная в западноевропейских литературах, оказалась не чуждой и русской поэзии. И пушкинский «Сонет» с эпиграфом из Вордсворта «Не презирай сонета, критик...», намерен­но полемичный, утверждал в ней права сонета. История русского сонета, появляющегося в эпоху клас­сицизма, по-своему отражает всю историю нашей поэзии. В разные периоды ее интерес к сонету то усиливается, то ослабевает. Но форма, предполагающая высокое мастерство, совершенство владения словом, умение всего в четырнадцати строках сказать многое, уве­ренно развивается и внутренне обогащается с развитием всей рус­ской поэзии. Возникший в Италии, сонет, распространяясь, приобре­тал в каждой литературе свои национальные черты, в творчестве каждого поэта являл свое неповторимое своеобразие. И русский со­нет, в лучших его образцах, несомненно яркая, выразительная стра­ница не только русской, но и мировой лирической поэзии.

Отдельным циклом включил сонеты в свою вторую книгу сти­хов, вышедшую в 1850 году, А. А. Фет. Его сонеты продолжают пушкинскую традицию, им присуща музыкальность и естественность, свойственные всей лирике Фета.

К числу лучших принадлежат фетовские переводы сонетов Миц­кевича. Один из них - «Свидание в лесу» - Фет перевел амфибрахи­ем, придав стихотворению учащенное, прерывистое дыхание, хоть и далекое от ритмики традиционного сонета:

О, дай же мне руку! Позволь целовать эти ноги!

Дрожишь? Что с тобою? - не знаю; в лесу я, гуляя,

Пугаюсь, чуть лист зашумит или птица ночная.

Ах, знать, мы преступны, коль сердце так полно тревоги!

Отступления от ямба в сонете - ««грех», который допускал не только Фет. Писать сонеты не ямбом пробовали многие, хотя гораз­до характерней не эти отступления, а неизменные возвращения к самому распространенному стихотворному размеру русской поэзии.

5. Гимн вечной красоте

Стихотворение «Диана» было написано четырьмя годами позднее, чем «Я пришел к тебе с приветом...»,- в 1847,году. Оно тоже относится к числу ранних. И к числу характерных, отражающих существенно важные тенденции в творчестве Фета. Вот текст этого стихо­творения:

Богини девственной округлые черты,

Во всем величии блестящей наготы,

Я видел меж дерев над ясными водами.

С продолговатыми, бесцветными очами

Высоко поднялось открытое чело, -

Его недвижностью вниманье облегло,

И дев молению в тяжелых муках чрева

Внимала чуткая и каменная дева.

Но ветер на заре между листов проник,-

Качнулся на воде богини ясный лик;

Я ждал - она пойдет с колчаном и стрелами,

Молочной белизной мелькая меж древами,

Взирать на сонный Рим, на вечный славы град,

На желтоводный Тибр, на груды колоннад,

На стогны длинные... Но мрамор недвижимый

Белел передо мной красой непостижимой.

«Диана» Фета - антологическое стихотворение. Антологические стихи, то есть стихи на античные темы и мотивы, молодому Фету особенно уда­вались. Но «Диана» не просто произведение в антоло­гическом роде, а и одно из лучших этого жанра, одно из самых совершенных, образцовых. Здесь с наиболь­шей ясностью и полнотой выявляются все особенности жанра, его возможности и достоинства.

Данный шедевр как и все антологические стихи Фета вообще, тянется к эпо­су. А. В. Дружинин недаром называл фетовские стихи в антологическом роде «очерками».

В лирике Фет больше всего поэт-музыкант, в эпосе, в антологических стихах - поэт-скульптор, живописец. Слова, которыми написана «Диана», все точные и пред­метные. Приблизительных и «небрежных» слов в сти­хах античного рода Фет не употреблял. Антологические стихи у него, несомненно, более традиционны, чем соб­ственно лирические, они находятся в привычном, пуш­кинском русле развития русской поэзии. Именно по­этому никаких сомнений у читателя они не вызывали. «Диана» была встречена единодушно самыми положи­тельными отзывами. Более того - восторженными.

Некрасов писал о «Диане»: «Всякая похвала немеет перед высокою поэзиею этого стихотворения, так осве­жительно действующего на душу».

Дружинин: «Мастерской, неслыханно прелестный антологический очерк «Диана» сделал бы честь перу самого Гёте в блистательнейший период для герман­ского олимпийца».

Но едва ли не самую восторженную характеристику «Диане» дал Достоевский: «Последние две строки этого стихотворения (,На стогны длинные... Но мрамор нед­вижимый белел передо мной красой непостижимой") полны такой страстной жизненности, такой тоски, та­кого значения, что мы ничего не знаем более сильного, более жизненного во всей нашей русской поэзии. Это отжившее прежнее, воскресающее через две тысячи лет в душе поэта, воскресающее с такою силою, что он ждет и верит, в молчанье и энтузиазме, что богиня сейчас сойдет с пьедестала и пойдет перед ним, „молочной бе­лизной мелькая меж древами"».

Героиня стихотворения Фета - древнеримская боги­ня Луны, покрови-тельница охотников. Ее также считали покровительницей женщин-рожениц («И дев молению в тяжелых муках чрева внимала...»). Диана - один из самых высоких и поэтичных образов античной мифоло­гии. Фет говорит в стихотворении о мраморном изваянии. Для него это скульптурное произведение есть воплоще­ние красоты в искусстве. Но Диана у него и неживая, и одновременно живая («Внимала чуткая и каменная дева»). Воплощенная в мраморе когда-то живая кра­сота продолжает жить в веках, в чувствах и в сознании людей. Вот одна из главных мыслей стихотворения, говорящая о философском складе ума её автора.

Вечно живое в искусстве представляется поэту - а через него и читателю - не только метафорически, но и подлинно живым. Метафора в стихотворении как бы реализуется. Античное изваяние мы не просто видим, но ощущаем живым чувством, и вместе с поэтом нам кажется, что с дуновением ветра Диана стронется с ме­ста, пойдет нам навстречу со своими неизменными кол­чаном и стрелами.

Фет говорит в «Диане» о великом творении скульп­тора, которое дало на века жизнь неживому. То же, что и скульптор, делает сам Фет. Он утверждает в веч­ности красоту реального и красоту искусства, поет гимн вечной красоте, вечной жизни прекрасного.

Ощущение трепетной жизни - одно из главных ка­честв стихотворения. Достоевский недаром подчеркнуто обращает на это внимание: «страстной жизненностью», «ничего не знаем... более жизненного».

Чем же достигается в стихотворении эта жизнен­ность? Не в последнюю очередь - динамичностью мыслей, образов, слов, звуков. В стихотворении все находится в движении: Я видел - поднялось - внимала - про­ник- качнулся - я ждал - она пойдет и т. д. Движе­ние есть самый верный знак живого. Движение и вос­принимается как живое, оно само есть жизнь.

Воспевая красоту, Фет сам творит прекрасное. Кра­сота в его стихах заключена и в пластичности его обра­зов, дающих ощущение объемности и подлинности изоб­ражаемых вещей и предметов, и в полновесном музы­кальном звучании стиха.

Великий немецкий композитор Вагнер писал: «Серд­це выражает себя при помощи звуков». Это справедли­во как в отношении музыки, так и в большой степени - в от­ношении поэзии. По словам того же Вагнера, поэзия по природе своей «непосредственно соприкасается с музыкой».

Поэзия, как и музыка, способна завораживать чи­тателя своим звучанием! Звучание стиха - это второй, параллельный его смысл, существующий и воздейству­ющий наряду, совместно с его прямым словесным смыс­лом.

Стихи благозвучные легче и быстрее проникают в читательское сердце и душу. Так это происходит и со стихотворением «Диана». И в этом тоже одно из про­явлений художественной силы стихотворения, его жи­вой правды и живого воздействия.

6. Прекрасная банальность

В статье, посвящённой стихотворениям Фета, друг и род­ственник поэта В.П. Боткин утверждал: "Самое драгоценное свойство истинно поэтического таланта и вернейшее дока­зательство ем» действительности и силы есть оригинальность и самобытность мотивов, или, говоря музыкальным выраже­нием, мелодий, лежащих в основе его произведений..." Но оригинальность мотивов никак нельзя назвать отличительной чертой его творчества. Напротив, он почти никогда не выходит за рамки того условного поэти­ческого мира, который был создан за десятилетия до него, в пору расцвета романтизма.

О чём пишет Фет?

О любви, почти всегда возвышенной и чуть печальной.

Ещё одно забывчивое слово,

Ещё один случайный полувздох –

И тосковать я сердцем стану снова,

И буду я опять у этих ног...

О природе, опьяняющей чуткую душу.

Солнце садится, и ветер утихнул летучий,

Нет и следа тех огнями пронизанных туч;

Вот на окраине дрогнул живой и нежгучий.

Всю эту степь озаривший и гаснущий луч...

О музыке, проникающей в самое сердце.

Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали

Лучи у наших ног в гостиной без огней.

Рояль был весь раскрыт, и струны в нём дрожали,

О поэзии, ради которой только и стоит жить, о предан­ности Музе:

Кик сладко, позабыв житейское волненье,

От чистых помыслов пылать и потухать,

Могучее твоё учуя дуновенье

И вечно девственным словам твоим внимать.»

Когда читаешь подряд, одно за другим, стихотворения Фета, рано или поздно возникает ощущение убаюкивающего однообразия: вот еще одна аллея в саду, беседка, балкон, вот вновь серебрится ручей, поют соловьи, таинственный закат в очередной раз сменяется нежным рассветом... Но эти стихи, наверное, и не рассчитаны на то, чтобы глотать их "запоем", прочитывая целые тома. К ним лучше возвращаться в разные моменты жизни, удивляясь созвучию настроения.

Фет жил в эпоху, когда была сильна традиция поэтичес­ких обращений к Музе и раздумий о назначении поэта. Он отдал этому дань, написав несколько стихотворений о своём высоком ремесле. Одно из известнейших было создано в 1887 году:

Как беден наш язык! - Хочу и не могу, -

Не передать того ни другу, ни врагу,

Что буйствует в груди прозрачною волною.

Напрасно вечное томление сердец.

И клонит голову маститую мудрец

Пред этой ложью роковою.

Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук

Хватает на лету и закрепляет вдруг

И тёмный бред души, и трав неясный запах;

Так, для безбрежного покинув скудный дол,

Летит за облака Юпитера 5 орёл,

Сноп молнии неся мгновенный в верных лапах.

Эти раздумья напоминают случайное, но гени­альное замечание Пушкина: "Цель поэзии - поэзия"? Речь здесь идёт о том же - о самоценности поэтического мироощу­щения, которому не надо никаких оправданий. В то время как сторонники Чернышевского и Некрасова старались поставить поэзию на службу обществу, Фет видел своё предназначение в том, чтобы выразить в слове мимолётное, неуловимое - "и тёмный бред души, и трав неясный запах".

Никакой "пользы" в этом, конечно, нет. Но есть безмерное счастье творчества, восторг от того, что слова подчинились человеческой воле.

Чудо, которое происходит со словом в поэтическом тексте, - это чудо озвучания. Творить музыку, используя средства языка, - дар, которым наделены немногие. Фету это было доступно. Его стихи - и живопись, и музыка одновремен­но. Он равно искусен в изобразительности и звукописи. Мелодия его совершенно иная, нежели у его главного противника – Некрасова. У того - заунывная песня, плач. У Фета – изящная музыкальная пьеса, сыгранная на скрипке или на флейте.

7. «Вечерние огни»

Наверное, именно то, что Фет-поэт был так мало похож на Фета-человека, позволило совершиться чуду: в 80-х начале 90-х годов появились четыре выпуска поэтической книги «Ве­черние огни». Она была написана немолодым провинциаль­ным помещиком, сохранившим весь пыл юности, всю былую влюблённость в жизнь.

Книга «Вечерние огни» открывается стихотво­рением «Окна в решётках, и сумрачны лица...», в основе которого лежит важнейшая для книги ме­тафора. Настоящее представляется поэту темницей, где когда-то ликовал пир юности.

Что ж там мелькнуло красою нетленной?

Ах! то цветок мой весенний, любимый!

Как уцелел ты, засохший, смиренный.

Тут, под ногами толпы нелюдимой?

" Цветок этот в былые годы обро­нила невеста. И ликовавшую и бе­зупречно чистую радость поэт стре­мится возродить в стихе, то есть влиянием творческой магии заново воплотить в жизнь нечто, казалось бы, отжившее. "Здесь, у меня на груди тебе место", - говорит поэт в финальной строке, тем самым озна­чая свою подспудную лирическую цель: увековечить момент красо­ты, окаменитъ миг.

Лирическая память Фета в «Вечерних огнях» на­столько жива, что картины давно минувшего поэт свободно воспроизводит в глаголах настоящего вре­мени и реальным в глаголах настоящего времени и с реальной (а не ретроспективной), нынешней, персональной страстью. Таково стихотворение «На качелях» (1890), являющееся вершиной фетовской лирики с её отвагой, открытостью и риском:

И опять в полусвете ночном

Средь верёвок, натянутых туго,

На доске этой шаткой вдвоём

Мы стоим и бросаем друг друга.

И чем ближе к вершине лесной,

Чем страшнее стоять и держаться,

Тем отрадней взлетать над землёй

И одним к небесам приближаться…

Стихи «Вечерних огней» вызывали востор­женный энтузиазм современников поэта – тон­ких ценителей лирической поэзии, круг которых был неширок, но включал в себя таких корифеев русской культуры, как Лев Толстой, Я.Полонский, П.Чайковский. Критики же утили­таристы на протяжении всего фетовского творче­ства отторгали его за гражданскую неотзывчивость, а Писарев в полемическом раже так прямо и заявлял на более раннем этапе, что эти стихи принесут практическую пользу лишь тогда, когда книготор­говцы за отсутствием спроса на стихи Фета со вре­менем их "продадут пудами для оклеивания ком­нат под обои и для завёртывания сальных свечей, мещерского сыра и копчёной рыбы". Грубых на­падок не избежали и «Вечерние огни». Не прав был Писарев: не на обои и не на обёртки пошла она – на музыку! Поэзия Фэта, и в частности книга «Вечерние огни», породила беспрецендентное число замечательных интерпретаций: стихи вдохновили Аренского, Бородина, Гольденвейзера, Рахманинова, Чайковского и многих других композиторов.

Нас, однако, интересует реакция современников, понимавших новаторское значение «Вечерних ог­ней». Н.Страхов писал в связи с первым выпус­ком книги: "Каждый стих у него с крыльями, каж­дый сразу поднимает нас в область поэзии". Анд­рей Белый вспоминал уже в 30-е годы XX столе­тия, как потрясла его, восемнадцатилетнего юно­шу, книга Фета: "Встреча с поэзией Фета - весна 1898 года; место: вершина берёзы над прудом: в Дедове; книга Фета - в руках; ветер, качая ветки, связался с ритмами строк, заговоривших впервые". Он же пишет далее, что «Вечерние огни» с их пе­сенным ладом и их неожиданными интонационны­ми ходами и сквозным мотивом "радости страда­ния" стали "утренней зарёй" для творчества Алек­сандра Блока, послужили связующим звеном меж лирикой эпохи Жуковского и позднейшим русским символизмом.

Уже современниками была отмечена и оценена особая смелость и даже "дерзость" поэта, которая выразилась в разнообразии ритмического рисунка и синтаксиса, а также строфических форм: боль­шая часть из них встречается в «Вечерних огнях» однократно. Как писал уже в наше время исследо­ватель фетовской поэзии Б.Бухштаб: "Разнообразие ритмико-синтаксических отношений и соответству­ющих им мелодических линий в лирике Фета без­гранично".

«Откуда у этого добродушного, толстого офицера… такая непонятная лирическая дерзость, свойство великих поэтов? – писал Лев Толстой о Фете. «Лирическая дерзость»… Нельзя точнее определить основное качество фетовской поэзии

Заключение

Стихи А. А. Фета любимы у нас в стране. Время безоговорочно подтвердило ценность его поэзии, показало, что она нужна нам, людям XX века, потому что задевает самые сокровенные струны души, открывает красоту окружающего мира.

Творчество Фета - хрестоматийный пример разницы меж­ду автором и лирическим героем. Этот термин для того и ис­пользуется в науке о литературе, чтобы не путать личность самого писателя с тем образом, который он создаёт в своих произведениях. Очень часто текст, написанный от первого лица, лишь на первый взгляд кажется рассказом о самом себе. "Я" в художественной литературе лукаво и изменчиво. "Я" при­надлежит лирическому герою. Он может быть очень похож на своего создателя, во многом повторять его судьбу и характер. Но бывает и по-другому.

Например - песни В.С. Высоцкого. Извест­но, что слушатели нередко приписывали ему всё то, что рас­сказывали о себе его персонажи. Он пел о войне - значит, * был на фронте. О заключённых - сидел в тюрьме. О спортсме­нах - ставил рекорды на соревнованиях... Но ничего этого с ним никогда не происходило. Просто он вживался в каждый образ настолько, что заставлял всех поверить. Его лиричес­кий герой был всегда разным: то молодым, то старым, то интеллигентным, то малообразованным, то романтически бла­городным, то опустившимся. И это подсказывает читателю и слушателю: что-то здесь не так! Перед нами не исповедь, не автобиография, а множество сменяющихся художественных образов.

С Фетом дело обстоит ещё сложнее. Он не менял масок, не сочинял всё новых и новых вариантов собственной судьбы. Он был одним в жизни и другим в стихах. Он жил параллель­но - в жестокой реальности, где надо помнить о выгоде, вести хозяйство, считать деньги, заниматься политикой, и в вы­мышленном мире, озарённом светом луны, пронизанном пре­красной музыкой, далёком от всякого зла.

Как знать, окажись его реальная биография иной, не будь он ещё в детстве унижен и озлоблен, может быть, и не рвался бы он так страстно к идеалу любви и красоты и не создал бы вселенную, в которой мы и сегодня отдыхаем душой... Впрочем, такие предположения не имеют особого смысла. Фет прожил свои семьдесят два года в страданиях, обидах, борьбе за то место под солнцем, которое он для себя избрал, и всё это время в его поэзии царили другие законы.

Список использованной литературы

1. Русский сонет: Сонеты русских поэтов 18 – начала 20 века. Сост. Б.Романова, Москва, 1983г.

2. “Русское обозрение” 1990 г.

3. Путешествие в страну Поэзия. Лениздат. 1976г.

5. Фет А. А. “Избранное”, Москва, 1985г.

6. А. Фет. “Воздушный город” М.- 1995г.

7. Журнал “Русская словесность”, № 4, 1996г.

8. Журнал «Литература» № 46, 1997г.

9. Журнал «Литература» № 1, 1999г.