Фабри К. Э.

Орудийные действия животных.

Что понимать под орудиями у животных?. 3

От осьминога до слона….. 9

Орудийные действия обезьян. 19

Орудийные действия животных и проблема зарождения трудовой деятельности. 24

Фабри К. Э. Орудийные действия животных. М., «Зна­ние», 1980 г.64 с.

(Новое в жизни, науке, технике. Серия «Биология», 4. Издается ежемесячно с 1967 г.)

Фабри Курт Эрнестович - доктор психологических наук, кандидат биологических наук, руководитель зоопсихологической лаборатории факультета психологии МГУ. Он - автор свыше 140 научных статей по вопросам зоопсихологии, этологии, сравнительной психо­логии, антропогенеза и др. Основной труд - «Основы зоопсихологии (М., Изд-во МГУ, 1976),

Много лет назад в джунглях Центральной Африки один охотник на слонов подарил английскому путешест­веннику, фотографу-анималисту и писателю Ч. Киртону найденыша-шимпанзенка. Детенышу не было еще года, но его новый хозяин в первый же день обнаружил, что это была «не только обезьяна», а исключительно ода­ренное интеллектом существо. Тото, так прозвали шимпанзенка, стал спутником Киртона в его путешествии, а затем был привезен им в Англию. В «Биографии одного шимпанзе» Киртон писал о нем как о любимом друге и считал его умнейшим «среди миллиона шимпанзе», «обезьяньим гением».

Действительно, Тото прославился своей сообрази­тельностью, умением находить выход из трудных поло­жений благодаря высокоразвитой наблюдательности, изобретательности и способности умело воспользоваться раз увиденным. Свидетелей его удивительных деяний приводило также в восторг его дружелюбное отношение к человеку, «прилежное» поведение и превосходное усвоение им навыков человеческого быта. При всем этом Киртон уверял, что никогда специально не занимался обезьяной, ничему ее не обучал и специально не трени­ровал ее умственные способности: Тото все делал по соб­ственной инициативе, в основном подражая людям, и в его проделках не было ничего общего с цирковыми трю­ками.

Однажды Тото подарили большую бутылку с вишней внутри. Вишня была взята из варенья, она была скольз­кая и такой величины, что не выкатывалась через гор­лышко. Сперва Тото пытался извлечь вишню из бутылки пальцем, но это ему не удалось, и тогда он поставил ее перед собой на стол и вроде бы задумался. Посидев так немного, Тото вдруг оглянулся и обвел комнату взгля­дом, потом быстро вскочил и подошел к стоявшему на буфете блюду с остатками вареной курицы. Выбрав длинную тонкую косточку, он вернулся к бутылке, засунул в нее косточку, перевернул бутылку вверх дном и медленно извлек из нее вишню, зацепив ее кончиком косточки.

В другой раз, дело было на корабле, увозившем Тото в Европу. Хозяин, отправляясь ужинать, запер его в каю­те, а ключ положил для стюарда в коридоре перед дверью на пол. Было подано третье блюдо, когда Тото показался в дверях столовой. Проведенное Киртоном расследование этого «таинственного дела» выявило, что Тото, должно быть, слыхал, как хозяин положил снару­жи ключ на пол и, заглянув через щель под дверь, уви­дел его там. Убедившись в том, что ключ невозможно просто взять пальцами, Тото стал искать предмет, с по­мощью которого можно было бы овладеть ключом. Уви­дев свою зубную щетку, он воспользовался ею для этой цели. Отпирание же двери ключом было для Тото при­вычным делом.

На том же корабле Тото «открыл прачечную». По словам Киртона, «он нашел на борту ведро с водой и, поскольку любая малая мера воды его всегда побуж­дала или пить, или мыть, он огляделся в поисках чего-либо пригодного для стирки. Не обнаружив ничего под­ходящего, он отправился в нашу каюту и взял один из моих носовых платков, а потом еще один и еще один». Получив от Киртона вдобавок кусок мыла, Тото стал стирать каждый платок до тех пор, пока на нем не оста­лось ни единого пятнышка, и вешал его потом на ка­нат - один платок рядом с другим. Это занятие так понравилось пассажирам, что вскоре добрая половина едущих на корабле стала приносить Тото свои платки, и он продолжал это занятие на протяжении почти всего плавания.

«Как только белье высохло,- рассказывает далее Киртон, - Тото собрал несколько штук в кучу и вручал по одному платку каждому пассажиру, поднявшемуся по лестнице на палубу. Один только был недостаток в этом Деле - нельзя было быть уверенным в том, что тебе вернули собственный платок, но, по моему опыту, этот недостаток присущ деятельности и многих других прачечных». Пассажиры же затеяли новую игру в «обмен платков», позволившую им скоротать время в плавании.

В конфликтных ситуациях Тото пускал в ход камни и палки. Так, однажды на него напало пять свирепых собак. Увидев их, Тото немедленно схватил одной рукой камень, а другой - палку и, выпрямившись во весь рост, пошел им навстречу. Собаки, рыча, приближались к нему. Тогда он остановился, топнул ногой, бросил в них камень и стал угрожающе размахивать палкой над головой. Собаки немедленно бросились наутек.

Однако Киртон заметил, что такой эффект достигался лишь при встрече с психически достаточно развитыми врагами-. Когда Тото однажды, еще в тропическом лесу, пытался воздействовать подобным образом на огромную крысу, он потерпел поражение. Полу укрывшись, крыса сидела в углублении у ствола большого дерева. Сперва Тото пытался ее обследовать с помощью небольшой пал­ки: толкал ее и одновременно пристально "смотрел на нее. Но вдруг крыса подскочила и укусила Тото. Тогда он отступил на несколько шагов и «погрузился в раз­думья». Наконец он взял другую палку, побольше, от­ломил от нее боковые ответвления и бросился. на врага. Но крыса не дала себя запугать и стойко перенесла даже нанесенные ей палкой два-три удара. Когда же шимпанзе проявил неосторожность и почти вплотную Приблизился к ней, она вновь на мгновение выскочила из укрытия и опять укусила его в палец. Тото пришлось покинуть поле боя. (Интересно отметить, что крыса уку­сила не палку, которой ее били, а руку, державшую палку, что отнюдь не свидетельствует о ее якобы психи­ческой неполноценности, которую ей приписывает Киртон).

Какую оценку заслуживают эти сценки из жизни Тото, описанные более полувека назад? Не выдумки ли это, не увлекся ли автор при описании поведения его любимца, не допустил ли искажающие суть дела преуве­личения? Словом, заслуживают ли эти удивительные истории доверия?

Ну что же, можно сослаться на мнение большого знатока животных И. Г. Гагенбека, который был хо­рошо знаком с поведением шимпанзе и других обезьян. Он со всей определенностью признал даже самые уди­вительные истории, рассказанные Киртоном из жизни Тото, вполне правдоподобными и достоверными. Но если и допустить некоторое приукрашивание, почти не­избежное при беллетристической форме изложения, да принять во внимание, безусловно, произвольное, субъек­тивное толкование Киртоном поведения Тото, совершенно неоправданное очеловечивание, антропоморфизацию мотивов его действий и приписывание обезьяне способ­ности мыслить и рассуждать на человеческий манер, то мы имеем здесь дело с превосходным художественным описанием интеллектуального поведения шимпанзе и блестящими примерами основных форм орудийных дей­ствий, встречающихся у этих обезьян в условиях их по­стоянного тесного общения с человеком.

Правда, при всем уважении к психическим способно­стям Тото его невозможно признать самым гениальным среди миллиона шимпанзе, как считал Киртон, потому что с тех пор в научной литературе не раз появлялись подобные или иные, не менее поразительные свидетель­ства исключительно высоких интеллектуальных способ­ностей этих антропоидов. Конечно, как показывает стро­го научный анализ, эти способности в своей сущности совершенно иного рода, чем у человека, но здесь важно отметить, что интеллектуальное поведение обезьян, их способность к своеобразному мышлению чаще всего тес­но связаны с орудийной деятельностью, с употребле­нием разного рода палок, камней и тому подобных пред­метов в качестве орудий. Соответственно и научные ме­тоды изучения интеллекта животных вообще и обезьян в частности основаны прежде всего на выявлении спо­собности животного к решению задач с помощью посто­роннего предмета - орудия. Но с другой стороны, как мы еще увидим, не всякое применение животным орудия в естественных условиях свидетельствует о его высоко­развитых интеллектуальных способностях, в частности о способности к мышлению.

Вместе с тем орудийную деятельность животных, особенно обезьян, со времен появления эволюционного учения Ч. Дарвина с полным основанием связывают с происхождением человека. Безусловно, использование нашими животными предками предметов в качестве ору­дий послужило одной из важнейших предпосылок за­рождения трудовой деятельности, а тем самым и самого человека. Хорошо известны слова Ф. Энгельса о том, что «труд создал самого человека», что труд - основа человеческого разума. Но труд невозможен без приме­нения орудий труда, а эта чисто человеческая способ­ность выросла из орудийной деятельности животных, точнее сказать, формировалась на ее основе.

Что же считать орудийной деятельностью у животных, какие конкретно ее формы легли в основу зарож­дающихся трудовых процессов у наших древнейших предков, и как вообще предметная деятельность живот­ных могла превратиться в человеческий труд? Современ­ная наука уже может с большей или меньшей опреде­ленностью дать общий ответ на эти важные вопросы, которые будут затронуты и на страницах этой брошюры, но все же многое остается еще неясным и нуждается в дальнейшем усиленном изучении.

Необходимо отметить, что особенно в последние годы эти вопросы привлекают пристальное внимание многих ученых. Были получены ценные сведения о поведении обезьян на воле и новые данные экспериментальных исследований, которые побуждают к частичному пере­смотру некоторых устоявшихся представлений. Но если раньше многие специалисты были склонны принизить психический уровень обезьян, в частности человекооб­разных, и иногда даже отказать им в способности к под­линной орудийной деятельности, то сейчас некоторые авторы впадают в противоположную крайность. Так, в американских и западноевропейских публикациях неред­ко проступает тенденция к отрицанию качественных раз­личий между поведением человека и человекообразных обезьян, а в принципе - между человеком и высшими животными вообще. И если было ошибочным прежнее мнение о том, что обезьяны, например, не способны из­готовлять орудия, то уж совершенно неверно сенсацион­но рекламируемое утверждение, будто между орудий­ными действиями человека и шимпанзе нет принципи­альных различий, как якобы и вообще нет существен­ных различий между поведением человека и животных. Конечно, такие утверждения лишены научной основы, а попытки низвести человека до уровня животного пред­принимались не раз и в прежние времена. Но в наше время подобным биологизаторским постулатам довольно ловко придают солидный наукообразный вид путем тен­денциозного толкования результатов новых научных ис­следований. Таким образом, проблема орудийных дей­ствий животных приобретает также немалое философ­ское и идеологическое значение.

Итак, орудийные действия обезьян, как и других жи­вотных,- не только неотъемлемая составная часть цир­кового репертуара и комедийного жанра кинематографа, но прежде всего предмет серьезного и глубокого научного изучения. Занимаются этим зоопсихологи, которые разработали специальные экспериментальные методы позволяющие исследователю получить объективную ко­личественную и качественную характеристику поведения животного. Психологический анализ этих данных и дает нам подлинно научные знания об орудийной деятель­ности животных и ее психических компонентах, знания, крайне необходимые для познания как эволюции пси­хики в пределах животного мира, так и предыстории и закономерностей антропогенеза. Всем этим определя­ются особый интерес и научная значимость освещаемой в этой брошюре проблемы.

Что понимать под орудиями у животных?

Дать ответ на этот вопрос не так уж просто - он не раз был объектом дискуссии ученых, -- и нельзя ска­зать, чтобы на сегодняшний день было достигнуто все­общее согласие. Но, как правило, орудиями у живот­ных принято считать внешние, т. е. не находящиеся внутри организма, посторонние, не являющиеся состав­ной частью тела животного (не относящиеся к его мор­фологии), объекты, играющие для него роль вспомогательных средств, употребление которых определенным образом повышает эффективность поведения в какой-либо сфере жизнедеятельности или даже уровень всего поведения в целом.

Однако это определение недостаточно и неполно. Очень важны и существенны, с нашей точки зрения, следующие два критерия: 1) объект с указанными при­знаками, не являясь частью тела, должен вместе с тем служить продолжением последнего, т. е. животное дол­жно во время или хотя бы в начале использования пред­мета в качестве орудия осуществлять непосредственный физический контакт с ним; 2) при употреблении орудия животное устанавливает связь между двумя предмета­ми - орудием и объектом воздействия. Понятно, что объектом воздействия может быть и другое животное, Исключительно важный момент при всем этом - актив­ный характер употребления орудий, т. е. орудийных дей­ствий. Причем надо подчеркнуть, что животное активно действует орудием, а не объектом воздействия: оно бе­рет предмет и приводит его в целенаправленное дви­жение таким образом, что вносит в объект воздействия полезные для себя изменения (его формы, структуры или местонахождения). У подвергшихся воздействию жи­вотных могут также возникнуть полезные для действую­щей особи изменения физиологического и психического состояния. Следовательно, орудийные действия живот­ных - это специфическая форма обращения с предме­тами, при которой одним предметом воздействуют на другой предмет (или животное), в результате чего воз­никает опосредованное (через орудие) отношение между животным и объектом воздействия, приводящее к био­логически ценному для животного результату.

Безусловно, правы те ученые, которые отклоняют от­стаиваемые некоторыми исследователями поведения жи­вотных (в частности, английским этологом В. Торном): критерии, в основе которых лежит якобы понимание жи­вотным смысла своих орудийных действий. На самом деле далеко не все, животные, употребляющие орудия, способны на это, и поэтому подобное требование су­жает понятие «орудийные действия» до орудийных дей­ствий интеллектуального типа.

Нельзя чрезмерно сужать понятие «орудие», но нель­зя также считать орудием любой посторонний предмет, применяемый животным при осуществлении своих жиз­ненных функций. Нельзя, например, считать орудием субстрат, на котором животное выполняет какие-либо жизненные функции, скажем, брачные „церемонии или обрабатывает пищевые объекты. Во втором случае вы­бор таких мест определяется в первую очередь физи­ческими свойствами субстрата (твердая, ровная или, наоборот, шероховатая, с углублениями поверхность, на­личие острых выступов и т. п.). Из врановых ореховка, как пишет известный советский зоолог-натуралист А. Н. Формозов, «не справляется с раскалыванием оре­ха лещины путем обычного сжимания его в клюве: он для этого слишком велик и прочен. Ореховке приходится разбивать орех, как дятлу, сильными ударами острия клюва, поместив его предварительно в удобную щель или ямку на верхушке пня, лежащей на земле колоды, и т. п. ...Обнаружив отвечающее этим условиям место, она использует его многократно». Аналогично ведут себя и поползни - обыкновенный, тоже питающийся орехами лещины, а также желудями, и кавказский, по­требляющий буковые орешки. Эти птицы разыскивают в коре или древесине деревьев щели, подходящие по величине размерам ореха или желудя, загоняют туда свою находку и принимаются ее энергично долбить. Вы­долбленные орехи они оставляют в щелях.

Дятлы сами делают отверстия и углубления для фиксации шишек, выдалбливая разнокалиберные «стан­ки» в стволах деревьев или пеньках, и пользуются ими постоянно. А. Н. Формозов так описал этот процесс: «Дятел слетает со станка, оставив в нем разбитую шиш­ку... Вскоре вы видите, как, найдя шишку и несколько раз ударив клювом по ее черешку, дятел на одно мгно­вение повисает на шишке в воздухе и, оторвав собствен­ной тяжестью, слетает вниз к станку. Здесь, цепко дер­жась за неровности коры, он перекладывает ношу в лапы и начинает клювом выдергивать из станка ста­рую, разбитую шишку. Одним движением головы дя­тел швыряет ее в сторону, крепко заколачивает в ста­нок свежую шишку, легким ударом проверяет, хорошо ли она держится, и начинает разбивать чешуи, доста­вать смолистые мелкие семечки».

Как видим, дятлы не только используют, но и пред­варительно обрабатывают субстрат (кору, древесину) для облегчения последующих действий с целевым (пи­щевым) объектом. Здесь обнаруживаются определен­ные черты сходства не только с употреблением, но даже с изготовлением или хотя бы подготовкой орудия. Однако все действия птицы направлены лишь на суб­страт пищеобрабатывающих действий, осуществляемых единственно и непосредственно органами животного - клювом и конечностями; ведь ни корой, ни древесиной птица не оказывает никакого воздействия на шишку.

Отметим попутно, что обозначение «станок» можно здесь принять лишь как своеобразную метафору, но не как научный термин, ибо выдалбливаемые дятлом дырки не имеют ничего общего с подлинным станком, ска­жем, таким инструментом для фиксации обрабатывае­мых предметов, как тиски. Даже самые примитивные станки изготовляют с помощью других орудий труда, «станки» же дятла вообще не орудия, а лишь адаптив­ные видоизменения субстрата, наподобие, например, норы. В этом отношении нет принципиальной разницы между тем, долбит ли дятел кору, чтобы извлечь из ствола дерева насекомое или чтобы поместить туда дру­гой пищевой объект - шишку. Правда, во втором слу­чае животное производит синтетическое действие, сое­диняя подвижный объект с неподвижным субстратом, но в таких действиях многие птицы проявляют и значи­тельно больше умения - достаточно вспомнить их ис­кусно построенные гнезда.

Нельзя также отнести к разряду орудий развилки веток, в которых белки развешивают для сушки грибы, или шипы, на которые сорокопут насаживает свою до­бычу - жуков, ящериц, полевок и других мелких жи­вотных. Нельзя квалифицировать как орудийные и та­кие действия животных, при которых они ударяют за­жатыми в клюве или зубах пищевыми объектами об твердый субстрат (землю, камень, ветку и т. п.). Обще­известно, что так поступают многие птицы и млекопи­тающие перед поеданием добычи, обладающей какими-либо неприятными для них свойствами, например твер­дой оболочкой или колючей поверхностью, или если это еще сопротивляющаяся жертва.

Такими движениями они очищают, обезвреживают или соответственно умерщвляют добычу. Например, африканский зимородок (Ceryle rudis) проглатывает пойманных мелких рыбок на лету, но с рыбой размером больше 55 мм он возвращается на ветку, об которую не­пременно ударяет ее головой, прежде чем проглотить. Зимородок держит при этом рыбу в клюве под прямым углом к нему. Удары сопровождаются встряхиванием жертвы и наносятся с сокрушающей силой, причем тем чаще и энергичнее, чем крупнее рыба и чем сильнее она извивается. Правда, так же зимородок поступает и с мертвыми рыбами и даже не пригодными к поеданию (сильно подсушенными), но в этих случаях это делается значительно реже, медленнее и менее энергично. Этот способ умерщвления добычи - врожденный, видотипичный; он проявляется у всех птиц этого вида одинаковым образом, в том числе у особей, выращенных в пол­ной изоляции от себе подобных и не имевших возмож­ности наблюдать за такими действиями сородичей.

В сущности, такой способ предварительной обработки пищевого объекта вполне аналогичен другому приему, распространенному среди некоторых птиц, и который иногда ошибочно приводят в качестве примера орудий­ного действия. Это сбрасывание похищенных яиц с твер­дой скорлупой на скалы или камни. Однажды наблю­дали, как молодой бородач (Gypaetus barbatus) у кра­тера Нгоро-Нгоро в Танзании повторно бросал доволь­но крупную кость (длиной около 30 см) с высоты 40- 60 м на скалистый участок, где уже лежало много раско­лотых костей. Очевидно, птица регулярно добывала та­ким способом костный мозг из крупных костей. В Кали­форнии наблюдали, как вороны многократно роняли на асфальт твердые грецкие орехи, а затем, когда их раз­давливали проезжающие автомобили, они подбирали крохи ядрышек. У ученого, описавшего эти случаи, сло­жилось мнение, что вороны могли это сделать «пред­намеренно», что, естественно, свидетельствовало бы о высоком уровне психического развития этих птиц.

Конечно, все эти формы поведения птиц представ­ляют большой научный интерес. Здесь важно отметить, что всем этим предметным действиям, как и подлинным орудийным действиям, присуще активное установление животным связи между двумя объектами (пищевым объектом и субстратом). Однако по сравнению с ору­дийными действиями связь устанавливается здесь как бы в обратном порядке: животное действует не вспомо­гательным объектом (орудием) на целевой (пищевой) объект, а, наоборот, приводит последний в движение по отношению к вспомогательному объекту (неподвижному субстрату). Поэтому нельзя отнести к орудийным дей­ствиям, например, те случаи, когда птица сбрасывает яйцо на камень. Когда же птица поступает наоборот: бросает камень (вспомогательный объект) на яйцо (це­левой объект),- о чем речь еще впереди,- это настоя­щее орудийное поведение.

Серьезные сомнения вызывает причисление к ору­дийным действиям таких манипуляций, которые выпол­няются живыми неповрежденными животными, исполь­зуемыми при этом не как физические тела, а как особи, осуществляющие определенные жизненные функции. Могут ли вообще живые животные, а точнее, осуществ­ляемые ими биологические процессы считаться орудия­ми? Например, некоторые птицы «купаются» в мура­вейниках или, что для нас в данном случае важнее, ак­тивно засовывают клювом муравьев в свои перья. Слу­жат ли в таком случае муравьи орудиями, подобно па­лочкам, с помощью которых иногда почесываются не­которые попугаи или обезьяны? Ведь если в данном примере муравьев считать орудиями, то, очевидно, тако­выми следует считать и актиний, которых водружают на свои раковины раки-отшельники. Например, Pagurus arrosor снимает актинию клешнями со старой раковины, когда переселяется в новую, переносит ее к своему оби­талищу, держа в горизонтальном положении, а затем сажает на новую раковину прежде, чем самому забрать­ся туда. Если актинию отобрать, то рак начнет ее искать и, найдя, вновь посадит на свою раковину. А крабы из»рода Melia носят с собой также для защиты в каждой клешне первых ходильных ног по небольшой актинии из родов Sagartia или Bunocleopsis, ибо при опасности они извергают ядовитое вещество; краб в слу­чае нападения выставляет их навстречу врагу и стре­ляет в него как из пистолета.

Для всех этих примеров характерно активное воз­действие животного на целевой объект посредством по­стороннего вспомогательного объекта", в данном случае, другого животного. В" этом отношении описанные слу­чаи схожи с подлинно орудийным поведением. Но вме­сте с, этим обстоятельством возникает и совершенно но­вый элемент активности - элемент общения между жи­вотным и его живым «орудием», элемент взаимодейст­вия между двумя живыми организмами, что не только усложняет подобные действия, но и существенным обра­зом лимитирует их.

Совершенно ясно, что подлинное орудие по самому своему назначению не должно и не может обладать соб­ственной активностью. Только неживой предмет может стать всецело контролируемым эффективным «продолжением» тела животного, каковым и должно быть каж­дое настоящее орудие. К тому же живое животное нельзя, не погубив его, обработать, подправить (например, укоротить, удалить мешающие детали), что очень важно для прогрессивного развития орудийной деятельно­сти в мире животных, Очевидно, следует квалифицировать подобные случаи использования живых животных как особую форму симбиоза, которой присущи некото­рые признаки орудийных действий.

Некоторые специалисты полагают, что не только жи­вые животные, но и продукты их жизнедеятельности не могут считаться орудиями. Мне кажется, здесь необхо­дим дифференцированный подход.

К примеру, легко обнаружить градации использова­ния разными животными паутинок или других нитей животного происхождения, позволяющие проследить пе­реход от заведомо неорудийных к явно орудийным дей­ствиям. Гусеницы тутового шелкопряда и других бабо­чек вьют коконы из нитей, выделяемых шелкоотделительными железами. Подавляющее большинство пауков изготовляют из паутинных нитей сети, обволакивают пойманную жертву и свою кладку. Американские пауки рода Mastophora, вися на одной паутинке, держат на кончике одной из передних ног зажатую между когот­ками лапки другую нить с большой клейкой каплей на конце, которой они пользуются как лассо, метко бросая ее на пролетающих мимо насекомых. Личинки ручейни­ков скрепляют выделяемыми ими шелковистыми нитя­ми песчинки, частицы растений и другие предметы при постройке своих домиков либо делают домики целиком из паутины, а представители рода Hydropsycha изготов­ляют из этих нитей искусные ловчие сети, в которых застревает приносимая потоком воды добыча - мелкие животные и водоросли. Во всех этих и.аналогичных слу­чаях мы имеем дело с выделениями из собственного те­ла животного, с такими же продуктами жизнедеятель­ности, как слюна, слизь или молоко, и поэтому исполь­зуемые указанными животными нити нельзя считать орудиями. Один ученый остроумно заметил, что паути­на - это протез паука, состоящий из вещества его соб­ственного тела.

Именно поэтому нельзя причислить к категории ору­дий и нити, которыми пользуется каролинский сверчок при строительстве своих убежищ. Это ночное насеко­мое выбирает для дневного отдыха каждое утро лист, делает в нем надрез, после чего пригибает края листа и склеивает их шелковистой нитью, которая выделяется у него через нижнюю губу. А вот как быть с нитями личинок тропических муравьев родов Polyrochis и Oecophylla, которые таким же образом строят свои гнезда из склеенных по краям листьев? Муравьи пользуются при этом такими же нитями, однако эти нити обра­зуются не из их собственных выделений, а из секрета, выделяемого их личинками, Сблизив совместными уси­лиями края двух листьев, одни муравьи держат их в таком положении до тех пор, пока другие не склеят их, Муравьи держат по одной личинке в челюстях и водя? ими от края одного листа к краю другого, в результат те чего листья слипаются. Эту своеобразную форму об­ращения с личинками нередко приводят как пример орудийных действий. Однако, как было отмечено, ис­пользование живых животных в качестве вспомогатель­ных средств исключает такую оценку. Вместе с тем вы­деления личинок, с помощью которых скрепляются ли­стья, очевидно, подходили бы под категорию орудия, поскольку они не являются собственными выделениями активно действующей особи.

Переход к подлинным орудийным действиям можно также усмотреть в использовании некоторыми птицами нитей паутины для фиксации своих гнезд. Причем не тогда, когда эти нити вплетаются в стенку гнезда (как гнездостроительный материал), а когда они прежде все­го используются для его прикрепления к субстрату. Так, южно-азиатские нектарницы из рода Arachnothera при­крепляют свои гнезда, состоящие из мха, корешков и разных волокон, к нижней стороне больших листьев с помощью собранных ими паутинных нитей; одна из ав­стралийских славок приклеивает свое кошелевидное гнездо с помощью липкой паутины к сводам пещер.

Наконец, портниха (Orthotomus sutorius), также обитающая в Южной Азии, скрепляет паутинными нитя­ми листья, подобно тому, как это делают упомянутые тропические муравьи. Но в отличие от них эта птица не склеивает края листьев, а в буквальном смысле сло­ва сшивает их, за что и получила свое название. Найдя подходящий большой лист, она складывает его (иног­да соединяет несколько небольших листьев), прокалы­вает клювом по краям дырочки и протягивает через них нить, которая состоит из паутинок или же свита из ра­стительных волокон. Конец нити птица скручивает в узел. В результате получается своего рода кулек, в ко­тором она и устраивает гнездо. В этом случае паутина не является собственным продуктом жизнедеятельности животного, значит ее (как и применяемые птицей нити из волокон) можно считать полноценным орудием.

Точно так же можно сказать, что плевок верблюда, летящий на недруга, и зловонная струя скунса, пора­жающая врага, не являются орудиями животных. А вот струя воды, выброшенная брызгуном, очевидно, явля­ется орудием. Брызгун - небольшая пресноводная тро­пическая рыба высматривает сидящих на ветках над во­дой насекомых и «стреляет» в них струей воды, выбрасываемой изо рта. Сбитое таким образом с ветки насе­комое становится добычей брызгуна. Известны случаи, когда живущие в аквариуме брызгуны метко сбивали пенсне с человека, наклонившегося над аквариумом. Современные исследования показывают, что брызгуны сбивают свою жертву каждым 2-4-м «выстрелом».

В то же время нельзя, разумеется, считать орудием роду, которую рыбы, находясь в ней, приводят в дви­жение, даже если такое движение является результа­том «целенаправленного» действия животного, напри­мер, когда оно создает поток воды, с которым приго­няет к себе пищевые объекты. Брызгун же орудует не толщей воды в водоеме, а направляет струю воды в другую среду - воздушную, в которой он не обитает.

В качестве примера орудийных действий приводят подчас случаи притягивания животными предметов, при­вязанных за веревку или нить. Среди птиц такое уме­ние наблюдали и специально изучали прежде всего у некоторых воробьиных - синиц, щеглов, зябликов, чижей, врановых и др., а также у попугаев. В экспери­ментах птицы подтягивали висящий под ними объект (корм или кормушку) клювом и одновременно придер­живали пальцами нить на ветке.

В свое время голландский зоопсихолог П. Биеренс де Хаан расценивал подобные действия как проявле­ние высших психических функций животных, как свиде­тельство понимания ими причинно-следственных связей. Несостоятельность такой оценки показана современны­ми экспериментальными исследованиями, в которых пе­речисленные выше птицы всегда легко справлялись с задачей подтягивания кверху подвешенной под ними приманки, но ничто не указывало на понимание ими экспериментальной ситуации.

Немецкий исследователь Р. Альтефогт установил у молодых лазоревок наличие немедленной готовности к подтягиванию нитей и нашел, что срок спонтанного (т. е. без специального научения) появления этой способности равен приблизительно 12-му дню после вылупления. В экспериментах М. А. Венса у синиц, вскорм­ленных с рук и не имевших опыта обращения с нитеподобными предметами, способность к подтягиванию совершенствовалась в течение 6 дней и лишь после это­го оказалась окончательно сформированной. В других экспериментах было установлено, что у тех видов птиц, которые не пользуются ногами при питании, например у зорянок, способность к подтягиванию вообще не вы­ражена и, очевидно, не может быть сформирована пу­тем обучения в эксперименте. У других же видов (на­пример, зеленушек), наоборот, такое обучение дает по­ложительный эффект.

Видимо, нельзя дать общую оценку этой форме по­ведения разных видов птиц, равно как и вопрос об удельном весе его врожденных и приобретаемых ком­понентов не может быть решен «глобально». Но дума­ется, что у всех птиц, оказавшихся в экспериментах способными к подтягиванию, имеется врожденное пред­расположение, связанное с постоянно практикуемым ими пригибанием и притягиванием веточек или стеблей травянистых растений, на концах которых находятся семена, ягоды или другие пищевые объекты. Вероятно, каждому любителю птиц приходилось видеть, как си­ницы зимой притягивают клювом или даже лапкой ви­сящий перед ними или под ними на нитке кусочек са­ла, но внимательный натуралист не раз имел возмож­ность наблюдать подобные сценки и в природе, где ни­кто не развешивает лакомые кусочки на ниточках. За­дача притягивания приманки поэтому и не представля­ет трудность для таких птиц, которые делают это повсе­дневно.

Подтягивать к себе предметы в вертикальном на­правлении умеют, конечно, и млекопитающие с хвата­тельными конечностями. Известная исследовательница поведения млекопитающих Р. Ф. Эвер, эксперименти­руя с черными крысами в близких к естественным усло­виях, выявила у них способность свободно передвигать­ся по натянутой тонкой проволоке (диаметром 1,6 мм) и, находясь на ней, подтягивать снизу подвешенный на веревке корм (земляной орех). Крысы быстро сориен­тировались в такой ситуации и уже после первой или второй попытки умело притягивали висящую под ними веревку, перебирая ее лапками.

Первые попытки состояли в том, что зверьки, обна­ружив по запаху висящий под ними орех, пытались до­тянуться до него и схватить его. Поскольку, однако, приманка находилась вне сферы досягаемости, крыса возвратилась в исходную позицию и при повторной по­пытке захватила лапками веревку. Это побудило ее спуститься по веревке вниз, но при этом она потеряла равновесие. Не выпуская веревку, крыса попятилась назад, чтобы занять более удобное и прочное положе­ние на проволоке (в других опытах - на тонкой ветке). При этом веревка, естественно, поползла вверх, в ре­зультате чего орех оказался в пределах досягаемости зверька и был немедленно схвачен зубами. В следую­щий раз крыса уже сразу применила этот прием, не делая попыток дотянуться до приманки. Потом с каж­дым разом движения зверька делались все более со­вершенными, и постепенно утрачивалось их сходство с чисто локомоторными движениями, каковыми они бы­ли вначале: крыса как бы ходила по веревке (как по проволоке, на которой находилась), но поскольку жи­вотное все же оставалось на месте, веревка «автома­тически» передвигалась к нему. По мере, овладения на­выком эти первичные движения все больше заменялись подлинным притягиванием, при котором конечности сильно сгибались в локтях и запястьях.

Вот так животные сами обучаются новым действи­ям по принципу «проб и ошибок», без всякого понима­ния, а тем более осознания причинно-следственных свя­зей и вообще смысла своих действий. О том, что это действительно так, свидетельствует и поведение крыс в описанных опытах: раз выучившись подтягиванию ве­ревок, они в дальнейшем без разбора подтягивали все попадающиеся им веревки независимо от того, висели ли на них орехи или нет. К тому же крысы нередко подтягивали одну и ту же веревку несколько раз под­ряд, более того, только что съевши притянутый за ве­ревку орех, крыса нередко тут же принималась вновь подтягивать эту же веревку. Если «знакомая» веревка удалялась, крысы на ощупь, перебирая лапками, искали ее на привычном месте. Однажды один зверек, поймав при этом собственный хвост, стал усиленно подтяги­вать его теми же движениями, какими обычно подтягивал веревку. Убедившись в том, что на кончике хво­ста нет ореха, крыса выпустила хвост из лапок, посиде­ла немного и вновь повторила всю эту процедуру еще раз, прежде чем отправиться дальше.

Как и у птиц, естественной предпосылкой к науче­нию подтягиванию, а также к спонтанным действиям подобного рода в экспериментальных условиях являют­ся у грызунов их пищедобывательные движения. Крысы хватают предметы прежде всего зубами, но если воз­никает затруднение, то они пускают в ход и одну из передних лапок и, ухватившись за объект, пытаются притянуть его. Суслики и хомяки, собирая колоски, при­гибают стебель, а затем, притянув колосок к себе, пе­регрызают его у основания.

Важно подчеркнуть, что притягивание прикреплен­ного к веревке объекта еще нельзя считать орудийным действием, а лишь одной из возможных предпосылок и в лучшем случае элементом такового. Ведь здесь от­сутствует один из главных признаков употребления ору­дия - активное установление животным связи между двумя предметами. Ни синица, ни крыса не устанавли­вали самостоятельно связь между веревкой и целевым объектом, и поэтому веревка не становится орудием, а приманка - объектом воздействия. Более того, в дан­ной экспериментальной ситуации животные просто поль­зуются обнаруженной ими вполне готовой (созданной человеком) связью, которая к тому же хорошо обозре­вается и в которой для решения задачи не только не надо, но и нельзя ничего менять, если не испортить де­ло. Здесь не остается ни малейшего простора для про­явления самостоятельной, «конструктивной> инициати­вы животного: учись хорошо тянуть, только и всего.

Однако в таких условиях предмет, прикрепленный к целевому объекту (корму, кормушке), перестает для жи­вотного существовать как самостоятельный предмет и превращается в дополнение к целевому объекту, точ­нее, в его деталь, в продолжение этого объекта, направ­ленное в сторону животного, за которое удобно ухва­титься, когда необходимо притянуть весь объект к се­бе или его отдаленную съедобную часть. Одним словом, действия животного направлены в данном случае не на два предмета, веревку и приманку, которые не суще­ствуют для животного сами по себе, а на один объект, состоящий из двух разнокачественных частей. Об орудийных действиях в таком случае говорить не прихо­дится.

Значительно сложнее обстоит дело в случае, описан­ном финским орнитологом Л. Хомбергом. Однажды он видел, как ворона «участвовала» в подледном лове ры­бы: схватив леску клювом, птица попятилась от лунки, а затем, выпустив леску из клюва, ворона наступала на нее и возвратилась к лунке, идя по леске и прижимая ее ко льду. Оказавшись у лунки, птица вновь хватала леску клювом и опять отходила с ней на некоторое рас­стояние от лунки. Вытаскивая так постепенно леску из воды, ворона продолжала свои действия до тех пор, по­ка на льду не показалась попавшаяся на крючок рыба. В этом примере поражает не только сложный характер поведения птицы и последовательность ее вполне адек­ватных действий, но и то обстоятельство, что она доби­валась незримого для нее целевого объекта - скрытой подо льдом рыбы. Для нас это обстоятельство приобре­тает особое значение, ибо леска и висящая на ней, но не видимая для вороны рыба не могли восприниматься птицей как единый, целостный объект. Поэтому леска приобретает в этом эпизоде, очевидно, уже известное сходство с орудием, хотя и в данном случае животное лишь пользуется уже готовой, установленной челове­ком связью между двумя предметами, а не само ак­тивно создает эту связь. Во всяком случае этот эпизод может послужить яркой иллюстрацией способности врановых к выполнению сложных орудийных действий. Ра­зумеется, очень трудно проанализировать поведение этой вороны и дать ей объективную оценку, не зная предысторию и многие важные подробности описанно­го случая.

Итак, во многих случаях кажущиеся орудийные дей­ствия животных оказываются лишь внешне похожими на таковые или лишь по некоторым признакам близки­ми к ним. В каждом конкретном случае этот вопрос при­ходится решать отдельно, всесторонне анализируя по­ведение животного. И при всем этом надо всегда учи­тывать, что произвольное расширение содержания тер­минов «орудие», «орудийные действия», как и всякого научного термина вообще, приводит к выхолащиванию их смысла и делает их непригодными для научного ана­лиза.

От осьминога до слона…

Уточнив понятие «орудие» у животных и пределы его применимости, ознакомившись с примерами мнимых орудийных действий (или действий близких к таковым) на разных филогенетических уровнях, мы обратимся теперь к истинным орудийным действиям, встречаю­щимся у разных представителей животного мира, за исключением приматов, орудийная деятельность кото­рых заслуживает особого рассмотрения.

Следует отметить, что орудийные действия встреча­ются у животных в естественных условиях редко - лишь у немногих видов, да и то, как правило, нерегу­лярно, эпизодически или даже в виде исключения. Прав­да, в последние годы стали известны новые факты упо­требления предметов в качестве орудий у свободноживущих, а также зоопарковских животных, но тем не менее число таких видов существенно не увеличи­лось.

Еще в первом веке нашей эры появилось сообщение о том, что головоногие моллюски, осьминоги, использу­ют камни в качестве орудий. В «Естественной истории» Плиний Старший сообщает, что осьминог вставляет в двустворчатую раковину моллюска камень, чтобы пре­пятствовать закрыванию ее створок. Подобное наблю­далось еще раз в середине прошлого века, но за по­следующие 125 лет никому больше не посчастливилось вновь увидеть осьминога, использующего камень как орудие. Возможно, наблюдатели ошиблись, ибо эти го.ловоногие сооружают убежища - «крепости» из кам­ней и раковин и, следовательно, часто и интенсивно ма­нипулируют такими предметами. На сегодняшний день этот вопрос остается открытым, тем более что мы еще очень плохо знаем поведение этих удивительных живот­ных. Однако хорошо известно, что осьминог не нужда­ется в камнях или иных орудиях для добывания своих жертв, ибо достаточно ему раскрыть только на мгно­вение раковину моллюска, чтобы впрыснуть свой яд и парализовать ее хозяина, после чего створки сами раздвинутся.

У другого, небольшого по величине, головоногого мол­люска, тремоктопуса (Tremoctopus violaceus), орудиями защиты и нападения служат куски щупалец физалий, свободноплавающих кишечнополостных. Шупальца-«арканчики» этих животных усеяны стрекательными клет­ками, образующими стрекательные батареи. Выделяе­мый клетками яд очень опасен даже для человека. Ов­ладев кусками таких «арканчиков» и держа их присо­сками собственных щупалец, тремоктопус приобретает мощное оружие, позволяющее ему одерживать, победу даже в схватке с крупным противником. Следует, прав­да, отметить, что физалий, как и другие сифонофоры, представляют собой сложные организмы, построенные по типу колонии и состоящие из отдельных особей (зооидов). «Арканчики» и даже куски их, являясь ча­стями таких зооидов (гастрозоидов, т. е. кормящих осо­бей), сами обладают далеко идущей автономной жизне­способностью, почему и не погибают, будучи захвачен­ными тремоктопусом. Следовательно, мы здесь опять имеем дело с сомнительным случаем, находящимся на грани использования одним животным другого живот­ного, а не орудия. Итак, мы видим, что пока прихо­дится сомневаться в способности головоногих моллю­сков к истинным орудийным действиям.

Другое дело - насекомые, у некоторых видов кото­рых уже встречается подлинное употребление орудий, например, у роющих ос. Так, представительница рода Ammophila, засыпав вход в норку, в которую она по­местила парализованную гусеницу с прикрепленным к ней яйцом, принимается утрамбовывать и выравнивать землю над входом камешком, который держит в че­люстях. Совершая вибрирующие движения, оса долбит камешком по свеженасыпанной, хорошо прессующейся земле до тех пор, пока не выровняет ее так, что вход в норку невозможно отличить от окружающего грунта. Некоторые песчаные осы придавливают землю ритмич­ными движениями головы, только опуская и поднимая камешек. В большинстве случаев, правда, осы маски­руют вход в норку, просто прижимая землю голо­вой.

Классический пример орудийного поведения у на­секомых - охота муравьиных львов, которые, как известно, укрываются на дне устроенных ими в песке конусообразных ловчих ямок в ожидании добычи. Му­равьи и другие мелкие насекомые, пробегающие по краю ямки, падают вместе с осыпающимся песком прямо в выставленные большие челюсти хищника. Орудийные действия последнего состоят в том, что он «стреляет» в муравьев, пытающихся выбраться из ловушки, песчин­ками, которые подбрасывает резкими движениями голо­вы в сторону насекомого и тем самым сбивает его. Но, вероятно, немногим известно, что таким же образом охотятся и личинки мух из родов Vermileo и Lampromyia, также устраивающие конусовидные ямки-ловуш­ки в песке и подстерегающие в них свою добычу. Не­трудно заметить, что здесь применяется тот же способ охоты, что и у рыбы-брызгуна: животное пользуется частью среды своего обитания (водой, песком) в каче­стве орудия, метательного снаряда, с помощью которо­го сбивает свою жертву.

Недавно стали известны факты употребления орудий у муравьев, которые, как и другие общественные насе­комые, при всей сложности их поведения, казалось, об­ходятся без таковых. (Описанное сшивание листьев вы­делениями личинок, как мы видели, едва ли можно счи­тать орудийным действием.) Оказалось, что муравьи из рода Aphaenogaster используют мелкие предметы (кус­ки листьев или сосновых игл, комочки засохшей грязи, песчинки и т. п.) для транспортировки сочных пищевых объектов. Найдя и обследовав, например, комочки же­ле или студня, фуражиры (так называют особей, снаб­жающих муравьиную семью пищей) покидают их, но через несколько секунд возвращаются к ним с кусками листьев, которые кладут на лакомые комочки. Другие муравьи, наткнувшись на кусочки листьев, «проверяют» и поправляют их, иногда стаскивают и вновь кладут их на комочки. Спустя 30-60 мин другие муравьи (не те, что принесли кусочки листьев) перетаскивают эти куски листьев с прилипшими к ним пищевыми комочками к муравейнику. Подобным же образом муравьи собирали жидкие субстанции и другие пищевые объекты, поме­щенные возле муравейника: тканевую жидкость, высту­пающую из раздавленного паука и личинок паука, и сок из мякоти подгнивших фруктов.

Муравьи тщательно выбирают и проверяют предме­ты, используемые ими в качестве транспортных средств, поднимая и бросая один предмет за другим, прежде чем найдут подходящий. В специально поставленных экспериментах они предпочитали листьям запекшиеся земляные комочки. Как видим, они проявляют большую гибкость и вариабильность при выборе объектов, при­меняемых ими как орудия. Соответствующие вычисле­ния показали, что муравьи могут с помощью применяе­мых ими орудий перетащить в муравейник количество жидкой пищи, равное весу их собственного тела. При обычной у муравьев «внутренней транспортировке» жид­кой пищи (т. е. путем ее всасывания и последующего отрыгивания) муравей способен перенести лишь деся­тую долю этого количества.

Видимо, среди насекомых орудийные действия рас­пространены шире, чем принято считать. Думается, что к таковым следует отнести, например, действия некото­рых мух из семейства жужжал, личинки которых пара­зитируют в земляных гнездах одиночных пчел и ос. Му­хи забрасывают яички в гнезда ос следующим обра­зом. Остановившись в стоячем полете над входом в нор­ку, самка принимается «бомбить» его крохотными ша­риками из песчинок, в каждом из которых заключено по одному яичку. Дело в том, что муха перед этим за­гребает с помощью особого кармашка на брюшке мелкий песок, которым обволакиваются ее липкие яички, в результате приобретающие защитную и маскирую­щую оболочку. Так и получаются те шарики, которые жужжала прицельно бросает в норку. Выходит, что и в данном случае жертву, хотя только косвенно, пора­жает метательный «снаряд».

Очевидно, к категории орудий следует отнести и ору­дия общения, например, «свадебные подарки», препод­носимые самцами самкам в период размножения. У не­которых мушек-эмпидид самцы привлекают самок свое­образными «презентами» - убитой добычей или шари­ками, свитыми из шелковистых нитей, образующихся из выделяемого ими секрета. При этом спаривание совер­шается лишь в том случае, если привлеченная самка отвлечется поеданием добычи или «игрой» с шариком, ибо у этих мух весьма распространен канибализм. Сле­довательно, здесь происходит не простое кормление од­ного животного другим, а пищевой объект служит свое­образным орудием общения между животными в иной сфере, поведения - размножения. Что же касается шелковистого шарика, который самка принимает от сам­ца и во время спаривания вращает между ногами, то, вероятно, этот объект, выполняя отвлекающую роль, одновременно приводит самку в состояние готовности к; спариванию. Однако поскольку он, наподобие паутины, изготавливается из выделения животного, т. е. являет­ся продуктом его жизнедеятельности, его нельзя при­знать орудием. Несколько сложнее, правда, обстоит де­ло у других эмпидид, которые сочетают в своем брач­ном поведении оба варианта: самцы некоторых видов слегка обволакивают добычу нитями, другие же дела­ют это настолько интенсивно, что получается большой рыхлый шар, превышающий размерами его творца. По­скольку «ядро» шара составляет специально пойман­ное и убитое насекомое, его уже, скорее, можно назвать орудием.

Подобные примеры, конечно, увеличивают число об­щепринятых фактов орудийного поведения насекомых. Но если учесть, что на земном шаре насчитывается око­ло одного или даже двух миллионов видов насекомых, то орудийные действия все равно составляют среди них редчайшее исключение.

То же самое относится и к птицам. И в этом случае мы можем говорить лишь об отдельных, не характер­ных для всего класса в целом фактах орудийного пове­дения. Правда, эти исключительные случаи все же не, так исчезающе редки, как у насекомых, - ведь птиц на земле всего лишь около 8600 видов и значит, орудийные действия встречаются у птиц по меньшей мере в 100-200 раз чаще, чем у насекомых.

Когда речь заходит об употреблении орудий птица­ми, "то вспоминают прежде всего дятлового вьюрка с Галапагосского архипелага. Образ жизни этой птицы во многом напоминает отсутствующих на архипелаге дятлов, за что она и получила свое название. Но в от­личие от дятла дятловый вьюрок не имеет длинного гибкого языка для извлечения насекомых из щелей и отверстий, что возмещается орудийными действиями, Так же, как и дятлы, дятловые вьюрки выстукивают в поисках пищи стволы и толстые ветви деревьев и при­слушиваются к звукам, издаваемым насекомыми, дви­гающимися под корой. Обнаружив насекомое в щели или глубоком отверстии, птица берет иглу кактуса или тонкую веточку и, держа ее за один конец в клюве, ковыряет ею в отверстии до тех пор, пока оно не выле­зает оттуда. Так же дятловые вьюрки достают и личи­нок из глубины их ходов, зондируют гнилую древесину, а иногда, пользуясь палочкой как рычагом, отламыва­ют куски гниющей коры. При помощи таких" рычагов они могут даже поднимать небольшие предметы, доста­вая из-под них насекомых. Использовав колючку, вью­рок обычно бросает ее, но иногда придерживает ее во время еды лапкой, а затем употребляет повторно. Бо­лее того, отмечены случаи, когда дятловые вьюрки да­же впрок заготавливают колючки, прежде чем отпра­виться на охоту. Интересно, что дятловые вьюрки не­редко «совершенствуют» свои орудия, укорачивая их или, если приходится пользоваться веткой, отламывая боковые ответвления и превращая ветку в прутик. Опи­сан даже случай, когда птица прятала уже пойманную добычу в щели, а затем доставала ее оттуда с помощью палочки.

Немецкий этолог И. Эйбль-Эйбесфельдт, наблюдая за поведением молодого вьюрка в неволе, в изоляции, установил, что он внимательно разглядывал колючки, которые клали ему в клетку и, манипулируя ими, иног­да засовывал их в щели клетки, но не пытался исполь­зовать для выковыривания насекомых, которых неиз­менно брал непосредственно клювом, как это делают другие птицы. Даже если насекомое находилось настолько глубоко в щели, что достать его без колючки было нельзя, птица не прибегала к ее помощи, а без­успешно пыталась овладеть им с помощью клюва. За­тем, однако, постепенно вьюрок стал пытаться исполь­зовать колючки в качестве орудий, но действовал ими крайне неумело, и они то и дело выпадали из клюва. К тому же птица на первых порах пыталась употребить и такие совершенно не пригодные для выковыривания предметы, как травинки или мягкие жилки листьев.

Ученый пришел к выводу, что у дятлового вьюрка существует врожденный направленный интерес к раз­ного рода палочкам и подобным продолговатым предме­там, а также повышенная потребность манипулировать ими. «Технике» же орудийных действий они обучаются у взрослых птиц, подражая их поведению. Из наблюде­ний Эйбль-Эйбесфельдта вытекает также, что до накоп­ления соответствующего опыта дятловые вьюрки еще не в состоянии определить пригодность тех или иных предметов для их использования в качестве орудий. Даже взрослые птицы, не найдя подходящих предметов, по­ступают подчас как упомянутый подопытный молодой вьюрок.

Известный английский этолог В. Торп также счита­ет, что врожденная тенденция обращать особое внима­ние на объекты, пригодные для употребления в качестве орудий, и интенсивное обращение с ними могут ока­заться определяющими для формирования орудийных действий. Именно в ходе обращения с этими предмета­ми птица знакомится с их механическими свойствами и с возможностями их использования, а необходимые двигательные навыки вырабатываются у нее путем проб и ошибок. При этом, считает Торп, птица может и не понимать значение орудия для решения задачи извлече­ния пищи.

Таким образом, нет основания считать употребление орудий дятловыми вьюрками «осмысленными» действиями или даже вообще свидетельством высших психических способностей. Скорее всего, мы имеем здесь дело с видотипичным поведением, обусловленным специфическими особенностями питания, к которому, однако, строение птицы недостаточно приспособлено (отсутст­вие длинного клейкого или заостренного языка, как у дятла). Замещающее этот недостаток строения орудийное поведение, будучи в основе своей врожденным, инстинктивным, требует, однако, для полного своего раз­вития и совершенствования накопления соответствую­щего индивидуального опыта, научения.

Добавим еще, что способность к применению прутиков и тому подобных предметов для выковыривания на­секомых из щелей, и других труднодоступных мест от­мечена также у некоторых врановых, правда, преиму­щественно в экспериментальных условиях.

Некоторые птицы, например египетские стервятни­ки, разбивают камнями крупные яйца с твердой скорлупой. Известная исследовательница поведения шим­панзе Дж. ван Лавик-Гудолл сообщает, что однажды она увидела, как у покинутого гнезда страуса один из собравшихся там стервятников «взял в клюв камень и направился к ближайшему яйцу. Подойдя к нему, он поднял голову и, резко опустив ее, бросил камень вниз, на толстую белую скорлупу. Мы хорошо слышали удар, Потом он снова поднял камень и бросал его так до тех пор, пока скорлупа не треснула и содержимое яйца не разлилось по земле». Тут же исследовательница могла убедиться в том, что крупные грифы, также налетевшие на эту кладку, не сумели разбить яйца обыч­ным способом: «Как они ни старались, - пишет она, - пуская в дело клюв и когти, им так и не удалось раз­бить хотя бы одно яйцо, и в конце концов они разле­телись не солоно хлебавши».

Аналогичные наблюдения о поведении египетских стервятников публиковались еще более 100 лет назад. Так, в статье, опубликованной в одной южноафрикан­ской газете в 1867 г. и подписанной неким «старым спортсменом», сообщается, что автор лично видел, как стервятник разбивал страусиные яйца, многократно бро­сая на них большой камень. По его мнению, это явление столь распространено, что именно стервятников следует считать главными разорителями страусиных гнезд. «В большинстве старых гнезд, - пишет он, - вы найдете один, а то и два камня». При этом стервятник приносит камни подчас с мест, отдаленных от гнезда на расстоя­ние до трех миль. «Я это знаю,- пишет автор статьи,- ибо ближе ему негде было найти камня, ведь кругом один песок».

С тех пор подобные случаи были установлены в раз­ное время и в разных местах, расположенных на тер­ритории протяженностью в пять тысяч километров. Это свидетельствует о том, что бросание камней в страусиные яйца египетским стервятником не является случай­ной локальной особенностью поведения узко ограничен­ной популяции. Вместе с тем никто не наблюдал ка­кие-либо орудийные действия у птиц этого вида в дру­гих частях его ареала, где, однако, не водятся (и не водились) страусы, например в Испании. Можно ли поэтому говорить о врожденной видотипичной способно­сти этих стервятников к орудийным действиям указан­ного типа или здесь проявляются лишь индивидуальные психические способности особенно «одаренных» особей?

Вторая точка зрения близка к мнению одного из специалистов по орудийному поведению животных Дж. Элькока, считающего, что описанное здесь орудийное действие возникло из случайного швыряния камнями возбужденной птицей, которая потерпела неудачу при попытках раздолбить яйцо клювом, или бросания его на землю. Свою активность птица может в таких слу­чаях, говоря языком этологов, и «переадресовать» на другие объекты, в частности на камни. В таком слу­чае птица может вместо того, чтобы бросать яйцо, бро­сать камень, и случайное попадание в лежащее рядом яйцо может привести к желаемому результату. Психи­чески более развитые особи быстро установят связь между своим действием и его результатом и в другой раз воспользуются накопленным опытом.

В этой связи вспоминается случай, который произо­шел в нашей лаборатории и как будто подтверждающий приведенное предположение. В большой клетке со­держали двух ворон, одна из них не допускала другую, по кличке «Серый», к поилке, которую время от време­ни ставили ненадолго в клетку. Не будучи в состоянии дать отпор обидчику, Серый переадресовал ответную реакцию лежавшему в клетке игрушечному пластмас­совому кубику. Он принимался яростно долбить кубик сперва на полу, а затем на ветке, на которую взлетел с ним. Во время этой ожесточенной «расправы» с замещающим врага объектом кубик выпал из когтей птицы и случайно упал на голову сидящей на поилке вороны, которая с испугом отскочила в сторону. Серый немедленно воспользовался этим и всласть напился. Впоследствии же Серый каждый раз, когда его не допускали к поилке, поднимался с кубиком в клюве на ветку и оттуда уже прицельно бросал его на своего: недруга, обращая его тем самым в паническое бег­ство.

Сходным образом ведет себя в естественных услови­ях австралийский коршун, который, как и египетский стервятник, не в состоянии расклевать толстую скорлупу яиц крупных птиц, в данном случае эму. Чтобы разбить такое яйцо, коршун хватает ногой камень, взлетает с ним на высоту трех-четырех метров над кладкой, и бросает его на яйца. И этот факт был впервые описан более 100 лет назад, а с тех пор получил неоднократное подтверждение в наблюдениях ряда натурали­стов. В частности, было установлено, что хищник приносит иногда камень с большого расстояния к гнезду эму и сбрасывает его на яйца в отсутствие насижива­ющей птицы. Находили в «разбомбленных» гнездах вме­сто камней также глыбы твердой земли или глины и даже крупную кость.

Наблюдали также, как белоголовый орлан в услови­ях неволи использовал камни для нападения на скор­пиона. Перед этим орлан пытался давить его ногами, но ему мешали надетые на них путы. Тогда птица ста­ла поднимать клювом камни и резким движением го­ловы бросать их в сторону скорпиона; камни пролетали расстояние до 24 дюймов (около 60 см) и иногда мет­ко поражали цель.

Это все факты направленного применения камней в качестве «метательных снарядов». Имеется ряд инте­ресных сообщений о том, как некоторые птицы (чайки, крачки, вороны, бородачи и коршуны) брали с собой в полет камни и другие предметы и в воздухе то вы­пускали, то вновь ловили их, не давая им упасть на землю, или, наоборот, специально роняли их. Не исклю­чено, что такое поведение является ступенью к разви­тию пищедобывательных орудийных действий птиц.

Большой интерес представляют случаи употребления птицами (одного из видов австралийских сорочьих жа­воронков) различных предметов в качестве «молотка». Например, они используют старые двустворчатые рако­вины для вскрывания раковин живых моллюсков: по­ловину старой сухой раковины птица держит в клюве выпуклой стороной книзу и стучит ими по живым моллюскам. Сильными повторными ударами птица прола­мывает раковину моллюска, после чего, придерживая ее когтями, принимается вытаскивать из нее клювом куски содержимого. Описываются разные варианты при­менения этого своеобразного ударного орудия, завися­щие от его физических свойств и конкретных условий выполнения орудийных действий. Если орудие ломает­ся, что случается довольно часто, птица продолжает стучать обломком, пока он не укоротится приблизитель­но до одного сантиметра длины, или же заменит его другим, более крупным обломком. Только испробовав все возможные способы употребления остатков прежне­го орудия, да еще постучав по моллюску клювом, пти­ца отправится на поиски новой пустой раковины. Преж­де чем пустить в дело новую раковину, она испробует ее, ударив ею по коряге или другому твердому пред­мету.

Совершенно иного рода орудия употребляет для вскрывания твердых лицевых объектов какаду Probosciger aterrimus. Его любимое лакомство - орех с такой твердой скорлупой, что разбить ее можно только очень тяжелым молотком. Клюв этого попугая имеет режу­щие края, с помощью которых птица может распилить удерживаемый в клюве предмет. Так и поступает ка­каду с орехом, а чтобы он не выскальзывал из клюва, он фиксирует его прокладкой - куском листа, который специально кладет между верхней челюстью и орехом перед тем, как приступить к его распиливанию. Этот факт впервые описал в 70-х годах прошлого века зна­менитый английский естествоиспытатель А. Р. Уоллес,

Другой интересный пример пищедобывательного, точ­нее, орудийного охотничьего поведения наблюдали у одной ручной североамериканской зеленой кваквы. Эта цапля бросала в водоем кусочки хлеба, привлекая тем самым рыбок, которых она немедленно вылавливала. При этом птица внимательно следила за поверхностью воды, и если рыбки показывались в стороне от нее, она тут же брала крошки в клюв, направлялась в то место и бросала их в воду точно в месте появления рыбешек. Очевидно, здесь имело место формирование своеобраз­ного орудийного навыка на основе исследовательского поведения и накопления индивидуального опыта, но та­кое поведение наблюдалось еще у нескольких особей, причем в другом месте. Более того, однажды, опять же во Флориде, но уже в другом месте, видели, как моло­дая птица этого вида «рыбачила» таким же образом, но приманкой служило перышко, которое она осторожно опускала в воду и тем самым приманивала рыбешек.

Орудия применяются некоторыми птицами не только для добывания пищи, но и в других сферах их поведе­ния, например при формировании пар и вообще при об­щении между самцом и самкой. Здесь мы опять встре­чаемся со «свадебными подарками», преподносимыми самцом самке. Таким «подарком» у некоторых птиц служит даже гнездо, если оно сооружалось самцом, и показывается самке. В этих случаях гнездо служит пер­воначально для привлечения самки и стимуляции ее воспроизводительной функции. Например, самцы скворцов начинают строительство гнезда еще до образования пар. То же происходит у ремезов, причем если ни одна самка не «соблазнится» сооружением, воздвигнутым самцом, то он берется за дело заново в другом месте. Самец мухоловки-пеструшки подводит самку к гнезду, а крапивник устраивает ряд гнезд (но не заканчивает их) - на выбор своей будущей партнерше. Но все же и в этих случаях гнездо - прежде всего субстрат для осуществления важнейших процессов жизнедеятельно­сти, а не орудие.

Вместе с тем самцы некоторых птиц (славки, пеночки-веснички) устраивают, помимо гнезд для выведения птенцов, дополнительно гнезда для отдыха и сна, а беседковые птицы (шалашники), обитающие в Австралии и Новой Гвинее, известны удивительными сооружениями, воздвигаемыми самцами для брачных церемоний. Эти «беседки», или, скорее, туннели, из гибких стеблей достигают подчас метра в длину, а перед входом и вы­ходом из них устраиваются ровные площадки.

Не в меньшей степени, чем само гнездо, стимулирует самок показ самцом гнездового строительного материа­ла. Ухаживающий за самкой аист марабу кладет к ее ногам веточку или небольшой камень. Живший у меня снегирь подолгу ходил за самкой, держа в клюве пру­тик, комочек ниток или чаще всего кусочек бумаги, и при этом очень старательно пел свою трогательно-неза­мысловатую, скрипучую песенку. Такие подношения делают и другие воробьиные птицы. Самцы многих ви­дов не только снабжают строящую гнездо самку необ­ходимыми для этого предметами, но и нарочито демон­стрируют их, производя одновременно токующие дви­жения и определенные звуки. А у белой цапли самец и самка по очереди охраняют свою кладку, и «смена караула» сопровождается своеобразными движениями, при которых птица, прилетевшая на смену сторожа, раскрывает крылья и распушает перья, а в клюве дер­жит прутик или сухую ветку, которую передает парт­неру.

Нередко самцы преподносят самке лакомства, вы­полняющие ту же функцию, что и гнездовой материал, а также служащие для «умиротворения» партнера, для снятия возможных агрессивных побуждений. И эта фор­ма брачного поведения широко распространена среди птиц. У щурок, например, самец, держащий в клюве пчелу, должен нередко выполнить перед самкой целую серию токующих движений, прежде чем она «соблагово­лит» принять его под

• Перейти в оглавление раздела: Инстинкт и Инстинктивное поведение
• - использование животными орудий ; ; ; ;

ТЕРМИНОЛОГИЯ И КРАТКОЕ ОПИСАНИЕ ОРУДИЙНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ЖИВОТНЫХ В ЕСТЕСТВЕННЫХ УСЛОВИЯХ

Элкок (Alcock, 1972) предложил следующее определение орудийной деятельности: использование орудий состоит в манипуляциях с каким-либо неодушевленным предметом, созданным вне собственного организма животного и повышающим эффективность его действий, направленных на изменения положения или формы какого-нибудь другого предмета. Гудолл (Goodall, 1970) дает более краткое определение: использование тех или иных предметов внешнего мира в качестве функционального продолжения какой-либо части тела для достижения ближайшей цели. Бек (Beck, 1980) в книге “Орудийное поведение животных: использование и изготовление орудий” дает, в общем, сходное определение: использование объектов внешнего мира для изменения положения, формы или состояния других объектов, при этом пользователь удерживает предмет и контролирует его ориентацию и эффективность действия.

В терминологии, относящейся к данной области этологии, есть элементы неопределенности и разночтений, неизбежные для развивающейся ветви экспериментальной науки. В частности, нечетко определены различия между орудийной и конструктивной видами деятельности животных. В некоторых случаях границы между понятиями расплывчаты, поскольку весьма условны границы между “долговременными” и “ближайшими” целями в поведении животных. Иные, до сих пор не совсем ясные случаи использования предметов, такие, как “захоронительное” поведение слонов, забрасывающих ветками мертвых животных и подозрительные для них предметы (муравьи поступают так же с пятнами жидкого или вязкого субстрата), видимо, можно отнести к манипуляторной активности.

Н.Н. Ладыгина-Котс (1959) рассматривала в качестве конструктивной деятельности манипулирование предметами и изготовление сооружений (гнезд), а в качестве орудийной – использование предметов для достижения цели. При этом сложные формы орудийной деятельности включают подготовку и преобразование предметов, т. е. изготовление орудий. Мы будем придерживаться этой терминологии, тем более что она соответствует и устоявшимся в англоязычной литературе терминам: tool using (использование орудий) и tool manufacture (изготовление орудий).

Орудийная деятельность включает как сложные действия, сопровождаемые модификацией предметов, так и использование простых “подручных” средств для достижения цели. В последнем случае имеется в виду использование предметов, не измененных деятельностью животного: так, обезьяны почесывают спину палочкой или используют камень, чтобы расколоть орех. Такие предметы называют “натурофактами”, противопоставляя их артефактам, т.е. предметам, являющимся результатом “направленной деятельности”, таким, например, как прутик, заостренный зубами (Beck, 1980).

Изготовление орудий (toole manufacture) является одним из самых сложных проявлений когнитивной деятельности животных. Различают четыре различных по сложности способа изготовления орудий. Первый - самый простой и распространенный среди животных – отщепление (detach). Примером может служить сорванная ветка, которая используется без преобразования, скажем, для того, чтобы согнать муху или швырнуть во врага. Второй способ – редукция (subtract). Ветка, очищенная от листьев, изготовлена путем редукции. Такое орудие можно использовать, скажем, для “ужения” муравьев или термитов. Если же используется не сама ветка, а сорванные с нее листья (например, чтобы стереть кровь или грязь), то листья – это орудие, изготовленное первым способом, т. е. путем “отщепления”. Третий способ - комбинирование предметов (combine). Примером могут служить вставленные одна в другую палки. Четвертый, самый сложный из наблюдаемых у животных,- это преобразование (reshape). Этот способ требует от животных “представлений” о свойствах предметов, позволяющих им изготовить функциональное орудие. Сами действия могут быть несложными, важно, что они опираются на понимание животными причинно-следственных связей. Обезьяны, которые мнут и жуют листья, чтобы увеличить их адсорбирующие свойства и использовать как губку для добывания воды из дупла, используют преобразование предметов (Beck, 1980; McGrew, 2004).

Рассмотрим разнообразие примеров использования орудий представителями разных видов животных в ситуациях, близких к естественным, без вмешательства наблюдателей...

Уже у насекомых есть орудийные деяния. Осы камнем утрамбовывают вход в норку. В тропиках муравьи, живут на кустарниках в листьях, склеенных соком личинки (взрослые особи водят личинкой по листу, как тюбиком с клеем). Если нужно перенести жидкость, муравьи тащат ее на листочках, предварительно проверив их на пригодность. Дарвиновы галапагосские вьюрки колючками тыкают в трухлявую кору, чтоб жуки выползли наружу. Каланы камнями отдирают ракушки от скал и камнями разбивают их для еды. Орудийная деятельность человекообразных обезьян принципиально другая: у других орудийные программы врождённые либо это облигатное научение. неважно какая двухфазная задачка предполагает орудийную деятельность. опыт Ладыгиной-Котс: приманка в прозрачной трубке, рядом ветки, проволока, доска. Веточки отгрызаются, щепочки отколупываются. Ладыгина-Котс: мартышка может сделать орудие лишь при помощи пробующих действий, вида орудия нет. Фирсов: опыты с группой обезьян на полуострове Ладожского озера. Обезьян заперли на ночь в клеточку, а они отломали ножку от стола, достали и открыли шторку, за которой были ключи, и подтянули ключи. Когда возникала необходимость палки, бежали в лес за палкой, придерживаясь рукой за то место, до которого длиной обязана была быть палка. Гудолл показала, что в повседневной жизни мортышки обширно пользуются орудиями. Выковыривание термитов из термитника: различная длина палочек в зависимости от погоды. Орудийные деяния обезьян варьируются в зависимости от района и популяции. Жёваные листья могут употребляться и как туалетная бумага, и как губки для сбора воды, и как мочалки. Эти деяния не являются видоспецифическими программами. Это факультативное научение. Навыки передаются при игре орудиями, подражая взрослым. Лонгитюдные исследования за неперемешивающимися популяциями японских макак: наблюдение за научением мытья батата. Первыми освоили самки-дети. На усвоение процедуры всей стае понадобилось 3-4 года. Старые особи так и не научились. “Социальные навыки” – опыт передаётся от старших молодняку. Принципиальный момент: мортышки не хранят орудия труда. Могут подобрать использовавшиеся ранее другими особями либо заготовить заблаговременно, могут вынудить низшего по иерархии делать орудие, но хранить не будут. Чем выше мортышки по развитию, тем размытее иерархия, и это дозволяет получать больше жизненного опыта.

Последние данные по орудийному поведению высших обезьян в естественной среде заставили исследователей взглянуть по-новому на пути и истоки формирования орудийной деятельности у ранних гоминид. Л.А.Фирсов считает это поведение у антропоидов ароморфозом по сравнению с другими животными и говорит о необходимости пересмотра многих канонов, тормозящих исследования антропогенеза. Известно употребление орудий для ловли муравьев и термитов у шимпанзе. Первые наблюдения "ужения" термитов были сделаны Джейн Гудалл в 1963 г. в Гомбе (Танзания), а затем в восьми местах Африки. Случай орудийной деятельности был зарегистрирован в Белинга на северо-востоке Габона. Было найдено 30 орудий, 28 орудий использованы. Все орудия изготовлены из веток, очищенных от листьев, мелких веточек, одно орудие было сделано из лианы. Длина их 68-76 см. Все они были найдены у домиков термитов, причем только в сезон, когда термиты находились на поверхности; предметы были изменены и подготовлены для определенной цели, "стандартизированы". Для изготовления орудий необходимы развитая моторика и опыт - знание свойств предмета, используемого в качестве орудия (длина, толщина, заостренность и т.п.), поэтому ловля термитов и муравьев начинается на определенной ступени постнатального онтогенеза в возрасте примерно от трех лет и старше. Подготовка к этой деятельности проходит три стадии:

Манипуляционные игры;

Изготовление орудий;

Развитие моторики.

Сходные результаты получились и у Л.А.Фирсова в экспериментах и в природных условиях. Детеныши шимпанзеначинали использовать предметы в качестве орудий в различных ситуациях в возрасте 2-2,5 лет. По-видимому, именно в этом периоде онтогенеза происходит созревание нервных механизмов, обеспечивающих эту деятельность. Ужение муравьев в отличие от термитов производится не сезонно, а в течение всего года. Орудия для ужения муравьев сходны с таковыми для ужения термитов. Например, техника изготовления орудий для ловли муравьев заключается в следующем:

Отламывание проксимальных концов ветвей;

Очищение от листьев конца ветки или всей ветки;

Выпрямление ветки;

Отламывание конца ветки;

Освобождение центральной жилки листа.

Главное сходство в изготовлении орудий для ловли муравьев и термитов заключается в их "стандартизации". Так, были обнаружены 174 орудия в виде веток длиной до 1,5 м и толщиной 1-4 см, очищенных от веток и со следами использования на одной стороне; было обнаружено также 323 орудия, находившиеся рядом с термитниками. Возможно, стандартизованность или стереотипность орудий у ранних гоминид могла отражать прочность социального наследования, но возможна и такая точка зрения, по которой стандартизация орудий свидетельствует о достаточно высоком уровне интеллекта. В работах К. и М. Буш детально описывается техника раскалывания орехов нескольких видов масличной пальмы каменными "молотками" на деревянной наковальне из твердой породы дерева. В качестве наковальни выбирались ветви или стволы, лежавшие на земле, реже орехи раскалывались прямо на дереве. Было найдено 210 образцов молотков из гранита, латерита и кварца. Обычно шимпанзе выбирали материал для молотков в зависимости от твердости орехов. Поскольку стволы деревьев тяжелые и нетранспортабельные, шимпанзе переносили орехи и каменные молотки. Орехи переносили на расстояние от 0,5 до 30 м, молотки в зависимости от тяжести переносили: из гранита - до 50 м, из латерита - до 500 м. Масса молотков доходила до 9 кг. Разбивание орехов требовало больших усилий, чем ловля термитов и муравьев. Наибольшие трудности были отмечены при использовании орудий прямо на дереве. Молотки к дереву переносили во рту, в руках и ногах. Орехи разных видов масличной пальмы требовали дифференцированного подхода в выборе орудий и определенных усилий для их разбивания. Так, например, орехи Panda требуют более точных ударов определенной силы, чем орехи Caola. Для их разбивания чаще использовали молотки из гранита, нежели из кварца и латерита. Описано также раскалывание орехов каменными молотками на каменных платформах. Обычно масса камня-молотка составляла 500-850 г, а размер платформы для разбивания орехов - 7,5x12,5 см. В некоторых популяциях отмечено раскалывание орехов не только камнями, но и палками. Таким образом, при разбивании орехов отмечены популяционные вариации в технике орудий, как и при ловле термитов. Прослеживается зависимость между диетой вида и употреблением орудий. Чем разнообразнее животная пища, тем чаще употребление орудий. Было проведено сравнительное описание орудийной деятельности у шимпанзе и ранних гоминид (Бутовская, Файнберг, 1993). Орудия для добывания пищи у шимпанзе - это зонды для ужения муравьев и термитов, губки из листьев, ветки, травинки, каменные молотки, каменные наковальни. У австралопитековых, возможно, - ветки, палки, кости, рога животных, учеловека умелого - оббитые гальки, необработанные и обработанные отщепы.

Орудийные действия животных и проблема зарождения трудовой деятельности

При сопоставлении приведенных данных по разным группам животных напрашивается вывод, что у обезьян, особенно человекообразных, орудийные действия отличаются большей гибкостью, что они более изобретательны в применении и особенно в подготовка орудий, их приспособлении к предстоящей операции. Но так же, как и у других животных, орудийные действия обезьян остаются всецело в рамках общебиологических закономерностей, являются одной из форм, причем не очень существенных, биологической адаптации к условиям среды, в которой протекает их жизнедеятельность. Даже самый выдающийся шимпанзе не способен сотворить что-то принципиально новое, не способен к созидательной трудовой деятельности, да ему это, как мы видели, и не к чему. Ему для поддержания своего существования даже в самых сложных ситуациях достаточно адаптивно видоизменить существующие компоненты природы, как это делают и все остальные животные. Человек же не может существовать без созидательного труда - пусть в самых примитивных формах.

Сказанное относится всецело даже к обезьянам, живущим вместе с человеком в условиях цивилизации, скажем, к шимпанзе типа Тото, которые очень многое переняли у человека и многому научились у него. Даже когда Тото помогал детям "сотворить" дамбу в прудике, это было не более чем подражание действиям его молодых партнеров по играм: ему дамба не нужна, для детей же это полезное упражнение для развития их трудовых навыков. Так же обстоит дело со стиркой носовых платков и с другими "человекоподобными" действиями Тото - все они по своему содержанию не нужны для обеспечения его существования. В лучшем случае - это приспособления к совместной жизни с человеком (как у собаки или кошки), но без понимания истинного смысла этих действий, а тем более происхождения и общественной обусловленности предметов обихода человека, его орудий, не говоря уже о понимании закономерностей жизни человека и человеческого общества.

Но значит ли все это, что обезьяны в сущности ничем не отличаются от других животных, от других высших млекопитающих? Конечно, нет. Более того, только обезьяны, а никакие другие животные могли в далеком прошлом стать нашими предками, породить разумных существ, способных творчески, сознательно строить свои отношения с природой и планомерно создавать своим трудом такое, чего никогда в ней не было и не могло появиться в результате процесса биологической эволюции. Первопричина этого состоит в том, что среди всех животных только обезьяны обладают столь совершенным хватательным органом, каковым является рука.

Как мы могли убедиться, и другие животные проявляют подчас недюжинные способности к орудийным действиям, а иногда и к изготовлению орудий и их прилаживанию, равно как и поразительную изобретательность - вспомним умение врановых и попугаев, медведицу Тену, слона Шанго... Но, за исключением обезьян, высшие позвоночные не могли в процессе эволюции развиваться в сторону человека, потому что такому развитию препятствовали ограниченные двигательные возможности их эффекторных органов, особенно конечностей.

Многолетнее изучение двигательных способностей и поведения млекопитающих привело меня к выводу, что только грудная конечность обезьяны способна одновременно крепко охватывать предметы и выполнять множество разнообразных и гибких движений (особенно пальцами), что и было необходимо для выполнения первых трудовых действий. Только такая максимально полифункциональная конечность могла стать органом полноценных и разнообразных орудийных действий, а затем превратиться в орган употребления орудий труда. Ведь для того чтобы пользоваться даже самым примитивным орудием труда, недостаточно прочно держать предмет на весу и перемещать его в пространстве. Для изготовления такого орудия требовались десятки разнообразных двигательных операций.

Как уже указывалось, среди разных форм орудийной деятельности обезьян наибольший интерес представляет употребление ими палок. В. И. Ленин охарактеризовал именно этим признаком дочеловеческий этап антропогенеза, когда писал о "примитивной организации стада обезьян, берущих палки" 6 . Как же можно представить себе превращение палки, которую держит в руке обезьяна, в орудие труда?

Вне сомнений, это был не простой процесс "перерастания" орудий обезьян в орудия людей. Некоторый свет проливают на эту сложнейшую проблему, возможно, результаты проведенного нами сравнительного анализа поведения обезьян (преимущественно павианов) в условиях клеточного и вольерного содержания. Основное внимание уделялось при этом "бескорыстному" обращению обезьян с разной величины палками, прутьями, прямыми кусками твердой проволоки, железными стержнями и другими продолговатыми предметами типа "палка". При клеточном содержании обезьяны, особенно молодые, часто и усердно, но без всякого вознаграждения и непосредственной для себя пользы производили с такими предметами специфические манипуляции, в которых встречаются и элементы синтеза: один конец предмета вставляется в отверстие или щель субстрата, после чего свободный конец усиленно раскачивается, наклоняется, поворачивается, сгибается и т. д. Так как обезьяна обращается при этом с предметом как с рычагом, мы обозначили такие действия как "рычаговые манипуляции". Внешне эти "рычаговые манипуляции" напоминают употребление лома, сверла, шила или крючка. Все эти действия выполняются обезьянами с поразительным для обезьян упорством и усидчивостью и длятся очень долго.

При вольерном же содержании низшие обезьяны выполняют простые манипуляции в основном так же, как обезьяны, живущие в клетках. Вместе с тем обезьяны реагируют в вольере на некоторые несъедобные предметы несравненно слабее, чем в клетке, или вовсе оставляют их без внимания (в частности, те же проволочки и железные стержни). Но наиболее поразительно, что у вольерных обезьян совершенно отсутствуют сложные формы манипулирования типа "рычаговых". Несмотря на наличие всех необходимых условий, ни одна из обезьян ни разу даже не вставила предмет в какое-либо, отверстие. Между тем наблюдения за обезьянами велись ежедневно часами в течение ряда месяцев. Напрашивается вывод, что "рычаговые манипуляции" наблюдаются только при клеточном содержании обезьян, что подтверждается и прямыми наблюдениями над животными, которые сперва содержались в клетках, а затем были переведены в вольеру.

Отсутствие "рычаговых манипуляций" у обезьян, живущих в близких к естественным условиях вольерного содержания, объясняется, очевидно, обилием пригодных для манипулирования природных предметов, которые распыляют внимание животных и стимулируют их к быстрой перемене деятельности. В этих многообразных манипуляциях с предметами содержатся основные двигательные компоненты и "рычаговых манипуляций".

В условиях же клеточного содержания почти полностью отсутствуют предметы для манипулирования, и поэтому нормальная многообразная двигательная активность обезьян концентрируется на тех весьма немногих предметах, которыми они могут располагать: взамен разнообразных рассеянных манипуляций со многими предметами в природе животные производят не менее разнообразные, но интенсивные, сосредоточенные, длительные манипуляции с одним или немногими предметами. В результате естественная потребность обезьян в манипулировании с многочисленными разнообразными предметами компенсируется в условиях клеточного содержания новыми, в том числе "рычаговыми манипуляциями".

Другими словами, проявляясь лишь в особых, искусственных условиях, "рычаговые манипуляции" представляют собой адаптивные двигательные комбинации, обеспечивающие развитие новых тончайших двигательных способностей и рецепторных функций руки обезьяны в резко измененных по сравнению с естественными экстремальных условиях. Такого рода замещающие формы предметной деятельности мы обозначили термином "компенсаторное манипулирование".

Нам представляется, что высокоразвитая способность к "компенсаторному манипулированию" играла немаловажную роль в эволюции приматов и особенно в зарождении трудовой деятельности человека, в процессе, превращения орудийной деятельности обезьян в трудовую деятельность человека. Надо думать, что когда в конце миоцена в результате быстрого сокращения массивов тропических лесов ископаемые обезьяны - предки человека - оказались на открытых пространствах, в среде, несравненно более однообразной и бедной объектами для манипулирования, чем в тропическом лесу, у них произошло нечто подобное, что и у наших обезьян, оказавшихся в резко обедненной среде пустой клетки.

Сложившаяся в условиях тропического леса при жизни на деревьях потребность в постоянном обращении с разнообразными предметами должна была в новых, экстремальных условиях компенсироваться. И также, как в экстремальных условиях клеточного содержания, животное переключает свою двигательную активность с более поверхностного обращения со многими предметами на более углубленное манипулирование с немногими одиночными предметами, и при этом разрозненные двигательные элементы концентрируются и образуются более сложные манипуляционные движения, так и у выживших в открытых пространствах обезьян возникли компенсаторные формы двигательной активности, приведшие к исключительно сильной концентрации элементов психомоторной сферы. Притом с переходом к двуногому хождению передние конечности превратились в органы манипулирования предметами. Компенсаторные движения закрепились и наполнились новым биологическим содержанием - добыванием пищи и защитой от врагов с помощью посторонних предметов, т. е. приобрели орудийную функцию. При этом они должны были слиться с уже существовавшей орудийной деятельностью, которая была, вероятно, принципиально такого же рода, как у современных диких антропоидов, но, возможно, еще сильнее развита. Всем этим и создавалась возможность зарождения качественно новой, небывалой доселе формы деятельности - трудовой деятельности.

Компенсаторное манипулирование и его превращение в орудийную деятельность высшего порядка составляли, надо думать, основное содержание предыстории антропогенеза, причем это относится, конечно, не только к обращению наших животных предков с палками, но и с камнями и другими предметами. Необходимо также подчеркнуть, что это не единственный биологический фактор исключительно сложного процесса возникновения и становления человека. Однако при всем многообразии факторов первопричиной всех отличительных психических способностей обезьян, прогрессивного развития их головного мозга, а вместе с тем и направления эволюции в сторону человека являлись в конечном счете отмеченные специфические морфофункциональные особенности их грудных конечностей и способность к, выработке сложных форм компенсаторного манипулирования. Можно полагать, что не будь у ископаемых человекообразных обезьян этой способности и не будь тех великих перемен в природе, которые привели их в обедненную обстановку открытых пространств, то, невзирая на все прочие предпосылки, обезьяна никогда не превратилась бы в человека.

ОРУДИЙНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ - животных, использование животными к.-л. предметов (камней, палок, прутиков и т. д.) в качестве инструмента для выполнения определённой задачи. О. д. описана у нек-рых птиц и млекопитающих. Галапагосский дятловый вьюрок достаёт при помощи шипа, к-рый он держит в клюве, насекомых из щелей в коре дерева. Сип разбивает толстую скорлупу яйца страуса камнем. Также поступает калан с крепкими раковинами моллюсков. Шимпанзе достаёт термитов из отверстия термитника при помощи тонкого прутика и дробит скорлупу ореха камнем. И дятловый вьюрок, и шимпанзе в состоянии выбрать среди неск. шипов или прутиков наиб, подходящий к случаю или укоротить единственный имеющийся до нужной длины. Однако ни одно животное не способно, подобно человеку, создать при помощи орудия др. орудие.

Использование орудий животными часто рассматривается как показатель незаурядных умственных способностей, однако некоторые особенности орудийной деятельности «братьев наших меньших» заставляют усомниться в правомочности таких оценок. Способность к использованию орудий не всегда коррелирует с интеллектом и к тому же очень сильно варьирует у разных особей в пределах одного и того же вида. Орудийная деятельность животных отличается от человеческой очень быстрым формированием устойчивых ассоциаций и ритуализацией, что проявляется в упорном воспроизведении найденной однажды последовательности действий, даже если они в изменившихся обстоятельствах потеряли смысл.

Орудийная деятельность широко распространена у млекопитающих, и отнюдь не только у обезьян. Так, слоны отгоняют ветками мух, причем, если сломанная ветка слишком велика, они кладут ее на землю и, придерживая ногой, отрывают хоботом часть нужного размера. Некоторые грызуны используют камешки для разрыхления и отгребания почвы при рытье нор. Каланы (морские выдры) отдирают прикрепленных к скалам моллюсков при помощи крупных камней - «молотков», а другие, менее крупные камни, используют для разбивания раковин (лежа на спине на поверхности воды, зверь кладет камень-наковальню на грудь и колотит по нему раковиной). Медведи способны сбивать плоды с деревьев при помощи палок; зафиксировано использование камней и глыб льда белыми медведями для убийства тюленей.

22. Высший уровень перцептивной психики: представители и локомоторное развитие

В эту группу входят хрящевые и костные рыбы, амфибии, рептилии и все остальные животные.

Особенности животных на этой стадии:

Локомоция: разнообразная, а у животных на суше в связи со сложностью двигательных задач более совершенная.

Манипулирование: познавательное значение. По мере специализации часть функций передних конечностей передаётся ротовому аппарату. Мультифункциональность передних конечностей.

Комфортное поведение есть уже у членистоногих (муха чистит себя лапками), но здесь оно гораздо более разнообразно и индивидуально.

Способность к зрительному обобщению, восприятие и узнавание формы. Выраженность различна у низших и у высших позвоночных.

Общение: разнообразие и дифференцированность. Оптическое общение: “диалоги” поз. Акустическое общение: голос, свист крыльев при полёте, постукивание по стволу. Индивидуализированность общения.

Хрящевые рыбы: акулы могут ориентироваться по отдельным свойствам объекта: чувствуют запах крови на расстоянии нескольких километров. Существует два вида акул - катраны и кошачьи акулы, сходные по строению, но различные по обучаемости.

Рептилии более подвижны, чем амфибии. Пластичность поведения. В основном изучались черепахи. Они различают форму, вертикальные и горизонтальные полосы (70-80 проб), но задачи на выявление абстрактного признака "неодинаковое" (3 изображение: 2 одинаковых, 1 - отличное) решать не способны. Выучивание одного признака, нет способности к переносу. Опыт не может быть использован для решения других задач того же типа. Лабиринт: черепахи выучиваются проходить 4-6-тупиковый лабиринт, т. к. в природе они сталкиваются с подобными ситуациями (норы). Экстраполяция: преодоление преграды+способность предвидеть направление перемещения корма. Не все - около половины черепах, и сухопутные лучше. Эта группа, по сравнению с амфибиями, более прогрессивная (НС и образ жизни), поэтому способность к научению развита лучше, хотя есть недостатки.

У птиц взаимосвязь со средой более сложная и разнообразная, птицы намного подвижнее, активны круглый год (теплокровность), взаимосвязи в сфере питания определяются теми объектами питания, которые вид использует. У некоторых видов объекты питания - крупные животные, процесс поимки которых очень сложен. Некоторые птицы научились использовать примитивные орудия для разделывания пищи (кактусы, палочки, камни). Взаимосвязи в сфере заботы о потомстве тоже сложнее. Выбор места для гнезда, охрана территории, выкармливание и обучение птенцов - в этих сферах врождённые и приобретенные элементы поведения тесно связаны. Впервые птицы могут обогащать свой опыт через наблюдение. Птенцы стервятников, как только начинают ходить, исследуют камни. У врановых - локомоторная игра в зависимости от условий обитания. Особенно разнообразна такая игра в условиях города, где птицы могут использовать предметы: катание, отнимание. Локомоторно-манипуляционная игра: ворона кидает по водосточной трубе камень и внизу пытается его поймать. Развито исследовательское поведение (его трудно иногда отличить от манипуляционной игры, т. к. часто одно перерастает в другое). В экспериментальных ситуациях птицы легко обучаются различным инструментальным действиям, эти навыки образуются очень быстро (до 10 сочетаний).

23. Простейшие виды регуляции в поведении животных: таксисы и тропизмы

Таксисы (от греч. taxis - расположение по порядку) - ориентирующие компоненты поведенческих актов, врожденные способы пространственной ориентации в сторону благоприятных (положительные таксисы) или неблагоприятных (отрицательные таксисы) условий среды. У растений аналогичные реакции выражаются в изменениях направления роста (тропизмы). По модальности воздействий различают фото-, хемо-, термотаксисы и т.д. Таксисы одноклеточных и многих низших многоклеточных животных представлены ортотаксисами (изменение скорости передвижения) и клинотаксисами (изменение направления передвижения на определенный угол). У животных с развитой центральной нервной системой и симметрично расположенными органами чувств возможен, кроме того, активный выбор направления передвижения и сохранение этого направления (топотаксисы). Они являются постоянными компонентами даже наиболее сложных форм поведения.

Тропизмы (от греч. tropos - поворот, направление) - движения (рост) растений в определенных направлениях, вызванные односторонним воздействием факторов внешней среды (света, земного притяжения, химических веществ и т. д.). Попытка объяснить на основе тропизмов поведение организмов, обладающих нервной системой, была предпринята Ж. Лебом, концепция которого, строившаяся на принципах механистического детерминизма, оказалась научно несостоятельной.